Но ответить авторам раньше, чем это сделает вождь, ни один редактор, конечно же, не решался.
Может, на том бы эта история и закончилась – не стали бы редакторы газет отправлять странное письмо в МГБ, поскольку, опять же, не могли знать реакцию Иосифа Виссарионовича. А донес на молодых людей – как это обычно и бывало – их общий знакомый, фамилию которого Генрих Саулович мне не назвал, да если бы и назвал, это не имело бы значения, поскольку имена друзей его молодости ничего мне не говорили. Да и доказательств, что донес именно этот человек, у Альтова не было. Просто однажды, сидя в курилке Бакинской Публичной библиотеки, Генрих и Рафик беседовали все о том же письме, и все о том же страшном препарате, и все о том же возможном взрыве парада, который могли бы организовать враги. Конечно, вести подобные беседы в публичном месте было по меньшей мере неосмотрительно, но это стало им понятно позже. А тогда – Генрих это точно видел – неподалеку крутился их знакомый, который вполне мог этот разговор слышать.
Арестовали обоих несколько дней спустя. Арест произвели в один день и час – Генриха «взяли» в Баку, а Рафика – в Тбилиси, куда он поехал в командировку. Видимо, вина обоих перед советской родиной была так велика, что местным органам госбезопасности не доверили вести их дела – Генриха отправили в Москву сразу после ареста, а Рафика – чуть позже, после нескольких допросов. О своем пребывании в Бутырской тюрьме и лагерях Рафаил Борисович Шапиро написал много лет спустя небольшую по объему, но чрезвычайно емкую по содержанию книгу «Опять двадцать пять», увидевшую свет, к сожалению, уже после смерти автора. Генрих Саулович книгу о своей жизни написать не успел…
* * *
Когда арестовали Рафика Шапиро, в Тбилиси стояла удушающая жара. Первые допросы проводили в местном отделении МГБ, а содержали в КПЗ, откуда и доставляли каждый день в самое жаркое время. К тюрьме подъезжал «воронок», где не было ни одного окна, Рафика быстро выводили из камеры, запихивали в эту душегубку и куда-то долго везли. На жаре кабина раскалялась так, что дышать становилось невозможно, воздух снаружи не поступал, и, когда подъезжали, наконец, к нужному месту (где это место находилось, Рафик так и не узнал), узник был уже в полуобморочном состоянии.
Открывалась дверь, конвоир давал команду: «Быстрее! Вперед!», и Рафика, уже терявшего сознание, подгоняя пинками, заставляли взбегать (не подниматься, а именно взбегать) на шестой этаж. Допрос начинался, как только совершенно обессилевшего и ничего не соображавшего Рафика вталкивали в кабинет следователя.
Не били, даже не очень кричали – считали, видимо, лишним: и без того подпишет все, что дадут.
Рафик не подписал. Не поверил, в частности, и утверждению следователя, что, мол, нечего кочевряжиться, Альтшуллер все уже подписал и во всем сознался, пора и тебе.
Генриха
