бы самим своим рождением. Гавел всю ее жизнь искорежил. Совесть? Чушь. Какая у него – крысятника – совесть? Давно уже избавился от нее… и от порядочности… и от прочих реликтов человеческой натуры…
Вздохнул и вновь глаза потер, в которых луна уже двоилась.
Ярче будто бы стала.
И ниже опустилась.
Блажь… а князя все нет и нет… пойти в лабиринт? Мало ли, вдруг заблудился, потерялся… он же ж не в себе, и оттого Гавелу волнительно… и он сделал первый робкий шажок к крылатым львам, что лежали у входа в лабиринт. Каменные звери в лунном свете выглядели до отвращения живыми.
Скалились.
– Кыш, – шепотом произнес Гавел и, вытянув шею, прислушался.
Тишина…
…кузнечики в траве стрекочут. И где-то тоскливо кричит козодой…
…ветром по спине мазнуло…
Глупо соваться… лабиринт огромный… и как в нем князя искать-то?
…и зачем?
Мало ли… безумцы всякими бывают… Гавелу ли не знать… он ведь делал репортаж о сувалковской отравительнице, которая себя ведьмою возомнила… и в богадельне бывал частенько… видел иных ее обитателей, с виду тихих, печальных даже, выглядевших случайными гостями в странном сем месте. Но это с незнания…
…и душегубы.
…и те, кто полагает себя одержимыми…
…детоубийцы, насильники…
Страшно.
С чего Гавел решил, будто бы князь не из таких? Знакомец? Но безумие выворачивает человека, выпуская на волю демонов, которые у каждого имеются…
Гавел решительно тряхнул головой и в лабиринт шагнул. Сторожевой амулетик развеивал темноту, но все же…
…жуткое место.
Кусты стрижены ровно, гладко… но все умудряются цепляться за рукава Гавеловой куртки. А он идет, прислушиваясь что к собственным шагам, что к шорохам, которых в лабиринте множество. И кажется, что кто-то крадется по Гавеловому следу.
Остановился.
Оглянулся… никого.
Темнота и поворот… и очередная статуя призраком белеет под аркой…
И снова дыхание, близкое, чужое, почти в волосы… тень мелькнула, потревожив кусты. Да и то, была ли?
Примерещилось.
Назад надобно, но… куда?
Дорожки идут, разбегаются, путаются, и стены из кустов на диво прочны… впору самому на помощь звать, но стыдно… сторож, а испугался…
Гавел присел на лавочке, которых в лабиринте имелся не один десяток. И все-то в местах романтичных, живописных… эту вот оплетал одичавший шиповник, надо полагать, оставленный исключительно потому, что видом своим вносил толику хаоса в это излишне упорядоченное пространство.
Шиповник Гавел снял.
Хорошо гляделась колючая ветка, вытянувшаяся по кованой спинке скамьи. И на металле роса гляделась испариной…
Красиво.
