загадочно и обольстительно усмехалась Джулиана Сарас, бледная светловолосая женщина в вечернем красном платье. Овер и Плохово наполнили высокие пузатые бокалы.
– Вот что сейчас нужно, – сказал Овер, мрачно глядя на экран, где красиво, завораживающе извивались фигуристые обольстительницы в красном, словно пианистка Сарас взяла и размножилась.
Плохово с грустным недоумением посмотрел на настенный экран, а потом на хмурого унылого Овера.
– Бетховен должен быть сексуально привлекательным. Его нужно подавать с красным откровенным платьем, высокой грудью, длинными ногами и смазливым лицом. А еще лучше перемешать его с какой-нибудь популярной лабудой. Просто Бетховен уже не катит, и даром не упал.
Увы… У меня нет ни красного платья, ни высокой груди, ни смазливого лица, – Овер сверху вниз провел ладонью по лицу, словно пытаясь его стереть, и вздохнул.
– Можно сделать тоже, что сделали двое горемык в «Джазе только девушки» или один горемыка в «Тутси», – грустно улыбнулся Плохово.
– Я буду выглядеть как полный идиот, или как недоделанный трансвестит, – Овер сделал большой судорожный глоток из бокала, словно пытаясь горьким пивом перебить горькую мысль.
– Трансвеститы сейчас в модном тренде, – заметил Плохово и отпил из бокала.
– Я и так на сцене как клоун в цирке.
– Даже так? – подняв брови, Плохово с грустным участием заглянул в глаза Оверу.
Между тем извивавшихся в красном вечернем сменили четыре музыкантши в ажурно черном откровенно ночном, сквозь которое соблазнительно просвечивало нижнее белье. Они бойко и задорно принялись за струнный квартет №2 Гайдна. Глядя на это, Овер горько усмехнулся и покачал головой.
– Сегодня во время выступления мне захотелось разбить скрипку, – признался Овер. – Я еле-еле сдержался, так у меня зачесались руки… и мысли – отпил и продолжил:
– Мне кажется, я впустую трачу жизнь. Она потеряла и смысл и вкус. Какая-то бестолковщина, бурда… Каким я был, таким остался и останусь до скончания века. Без денег, без будущего, ничтожество ничтожеством. И никакого просвета, – отхлебнул и добавил:
– А тут еще эта ипотека, будь она неладна. Жена уговорила меня купить этот треклятый дом… И ни Моцарт, ни Гайдн, – Овер глянул на музыкантш в черном и таком ажурном, – ни Бетховен не могут ни помочь, ни даже утешить. Их музыка давно уже не про меня.
– А какая же музыка про вас? – спросил Плохово.
Овер хмуро пожал плечами.
– Музыка отчаянья и скорби.
– Траурный марш? – тихо и грустно улыбнулся Плохово.
– Белый шум… Музыка мертвой тишины, – Овер торжественно поднял бокал, как бы провозглашая тост, и сделав пару глотков, отер рот рукавом.
Помолчали, окуная глаза в плазму: полупрозрачных музыкантш сменил узколицый Брайан Ферри и меланхоличным слабым голосом
