даже приостановил его неуклонное прежде движение.
Но гарью не пахнуло, дымом не понесло.
Скорее всего, понял Семен, наткнулись на плотную льдину.
Даже на горящем, терпящем бедствие броненосце можно взбежать по искалеченным лесенкам на верхнюю палубу, а тут люки задраены, можно лишь гадать, что происходит за железным бортом. Пустые ведра покатились по рубчатому металлическому полу, на них никто не обращал внимания. Зеки выли, проклиная жизнь, проклиная льдину, лишившую их обеда. Даже урки тревожно перешептывались. Сбившись в плотную кучу, они загадочно и злобно поглядывали в сторону Семена.
Два месяца пути – это немало.
За два месяца пути из твиндека подняли наверх три трупа.
Двое умерли от неизвестной болезни, может быть, от запущенного отчаяния, третьего ночью задушили урки. Задушенный оказался спецом-евреем по радио, они в твиндеке держались отдельной кучкой, а уберечь приятеля не смогли. «Я одного знаю, – шепнул Семену Джабраил. – Видишь того курчавого в очках? Он был большим человеком при Троцком. Возглавлял отдел в Институте физики, я ходил к нему. Правда, у него не было времени, он так и не вникнул в мое открытие. И зря, зря… Видишь, – с отчаянием повторил Джабраил, – он умный, а я глупый, а разницы теперь между нами, считай, никакой нет».
Семен понимающе кивнул.
«Эти спецы вечно суют нос, куда не надо, – снова завел ученый горец. – Каждый из них, наверное, держал дома коротковолновый передатчик. Говорили – просто увлечение, а на самом деле – связь. Все московские спецы-евреи увлекались коротковолновой связью, брали всякие международные призы, понимаешь? Ну вот, Лубянка и заинтересовалась, зачем московским евреям радио? Ну, не надо смешить, – шепнул Семену ученый горец, – чтобы евреи делали что-нибудь просто так. Конечно, передавали иностранным правительствам планы Днепрогэса и тракторных заводов. А если не имели таких планов, то молчали об успехе наших пятилеток…»
Однажды ночью Степан почуял темный запах угара.
Стояла ночь, потому что в последний раз зекам выдавали сухари, а это считалось ужином. Пронзительный свет ничем не прикрытых электрических лампочек беспощадно заливал как бы опустевший твиндек, заваленный спящими людьми. В спертом воздухе едва заметно шевелилось грязное тряпье. Со всех сторон неслись неразборчивые стоны, слышалось болезненное дыхание.
Семен хорошо знал запах угара.
Когда в 1905 году русская эскадра шла на восток, броненосец «Бородино», как и все другие корабли, был перегружен неимоверным количеством каменного угля. Перетруска и переборка во время плавания оказалась адским занятием. Мелкий, отсыревший уголь слеживался в трюмах в плотную, как броня, массу, которая не поддавалась никакому вентилированию. От давления нижние слои нагревались, уголь начинал испускать угарный газ. Соединяясь с воздухом, он в любой момент мог вспыхнуть.
По выработавшейся привычке Семен сперва глянул в ту сторону, где обычно укладывались урки. Они, кажется, все спали. Только дядя Костя не спал. Он мучился любовной похотью. Губительная страсть, как туберкулез, разрывала его нечистые сосуды. Он лежал
