отвислыми брылями, делающими его похожим на престарелого бульдога, он здесь был за вожака, просипел сорванным голосом: «Благодарствуем». А потом, оглядев свою гоп-компанию, рявкнул: «Размочились – и баста». Бомжи тихо загудели, но перечить никто не посмел, да и бутылка с остатками водяры была в лапище их предводителя. Распрямляя ссутуленные плечи, одни вернулись к кострам, остальные полезли наверх – туда, где разворачивались, готовясь в разгрузке, «камазы»-мусоровозы.
«С чего такая щедрость?» – наконец поинтересовался вожак.
«От широты душевной. – Олег достал сигареты. – Будешь?
«Не курю. – Бомжига в два глотка добил бутылку, кхекнул и пояснил: – Берегу здоровье».
-–
Он ехал на полигон в машине, набитой раздувшимися, будто обожравшимися мешками, не зная, там ли, в чахлом перелеске, еще стойбище бомжей. Но куда они денутся?
Столько лет прошло, и он не рассчитывал увидеть знакомые, хотя уже полустершиеся в памяти лица. Так и оказалось, лишь «бульдог» был на посту, и брыли при нем. Он все так же покрикивал на своих «бойцов» и отказался от предложенной сигареты.
«Отец, значит. Понимаю».
Это было видно по прищуру, да по всему, что он действительно понимает, почему Олег не выбросил вещи в контейнер у дома, почему привез сюда, почему не хочет раздать, а ведь взяли бы, расхватали!
«Сделаем в лучшем виде».
Вожак окликнул двух доходяг, таких зашуганных, пришибленных, что дальше, кажется, и некуда, только в могилу. Те подошли в готовности выполнить любое повеление: скажут «укради» – украдут. А если скажут «убей»?
В две ходки мешки перенесли к костру, в котором исчезала, пузырясь, превращаясь в черные капли, изоляция брошенного в огонь кабеля. Целый ворох его обрезков валялся рядом в ожидании своей очереди.
Ни малейшего интереса к тому, что в мешках, босяки не проявили. Дотащили, свалили и встали в ожидании дальнейших распоряжений.
«По одному», – приказал их повелитель.
Первый мешок лег на витки кабеля, на мгновение надулся, как воздушный шар, и лопнул. Дым над костром стал гуще.
Последний мешок разорвался. На землю вывалилось пальто. Олегу на память пришло когда-то вычитанное: «Драп хохотунчик три копейки километр». Но о чем шла речь, это не удержалось, да и неважно, тут броскость важнее точности, ирония – смысла, форма – содержания.
Доходяги оживились. Один нагнулся…
«Не трожь!» – пролаял «бульдог».
«Пусть берут», – сказал Олег. А что еще он мог сказать?
«Не трожь!» – повторил главный по стойбищу, поднял пальто и бросил его в костер. В этом коротком полете пальто развернулось, и полы его стали крыльями.
Они еще постояли, глядя, как скукоживаются, обугливаются, обращаясь в прах когда-то купленные, когда-то носившиеся вещи, в каждой из которых была частица
