и не Галька вовсе, – осторожно потрогал пальцем фингал Кляев. – Это – Люська. – Как Люська, – ахнул Царевич. – Ты что же, ходил к ней сегодня?
– А что мне оставалось делать?! – Кляев аж подпрыгнул от возмущения. – Ты сам посуди, Сеня мне не чужой, как никак вместе пили. А тут, понимаешь, такое дело, человек в морге. Надо жене сообщить или не надо?
– Ну, надо, – пожал плечами Царевич. – Скорбный долг, ничего не поделаешь. – Вот я с утра побрился и как последний дурак пошёл тот долг исполнять. Всю ночь мучился. Не по людски это, когда муж в морге, а жена хороводится с любовниками.
– Понимаю, – сочувственно вздохнул Царевич. – Вошел как человек. Мина на лице скорбная. Так, мол, и так, извини, Людмила, но твой дорогой муж Семён Иванович Шишов пребывает ныне в горних высях, в том смысле, что лежит он сейчас в морге и надо бы его оттуда забрать. А она как даст мне в глаз. Как заверещит похабными словами. Волосья у неё встали торчком, бигуди по сторонам разлетелись – ну, чисто твоя ведьма Мила из «Жеребячьего копыта». А я застыл как паралитик и слова вымолвить не могу. – Рука у Люськи тяжёлая, – посочувствовал в очередной раз Царевич.
– Да при чём здесь Люська, – отмахнулся Кляев. – Сеня Шишов стоит в проёме в трусах и зубы скалит. – Кто скалит?! – отшатнулся Иван. – Покойник?!
– Живой, понимаешь, как последняя сволочь, – Кляев даже сплюнул от огорчения. – Не помню, как я от Шишовых ушёл. Очухался уже на улице, руки трясутся, ноги не держат. Селюнин вокруг меня крутится, а я молчу, как рыба об лёд. И даже не потому, что партизан, а просто все мысли из головы выдуло. Я же его, гада, собственными глазами видел с осиновым колом в груди, а тут – живёхонек, разве что с похмелья.
– А почему с похмелья? – растерянно произнёс Царевич. – Селюнин мне сказал, что они вчера вечером с Шишовым литр водки выдули. Нашей водки, понимаешь, Ванька. По сусекам скребли. А этот аферист вон что затеял. Пусть у меня белая горячка, Царевич, но я эту их мафию на чистую воду выведу. Я им покажу, как изгаляться над приличным человеком. Следователь на беду ещё исчез, как в воду канул.
– Какой следователь? – Тот самый, который осиновый кол из Шишова извлекал. Я ведь от Селюнина к Михееву рванул. А этот сантехник хренов прикинулся лохом: мол, перепил вчера, ничего не помню. Тогда я в милицию побежал. На свою голову. Нет, говорят, у нас такого следователя и никогда не было. Вот там мне и посоветовали к психиатру обратиться. Никто-де в нашем районе никого не убивал и нечего тень на плетень наводить.
Царевич тоскующими глазами оглядел до боли родной двор с его покосившимися ещё с доперестроечных времён хилыми деревянными грибками, и пнул подвернувшийся под ноги кусок резины, который когда-то давно был мячом. Конечно, диагноз, поставленный Кляеву в отделении милиции, мог оказаться верным, но интуиция подсказывала Царевичу, что дело здесь не совсем чисто. И прежде чем идти вместе с Кляевым сдаваться в клинику, надо бы выяснить кое-какие обстоятельства.
