послеперестроечного разгуляя, их предки отпечатали на рождённых детишках своё понимание свободы и вседозволенности. Мир постсоветского пространства наполнился винтажными эндемиками. А Мирон – это уже не совковое, это что-то из нового мира, которого тогда никто не знал, но которому по-щенячьи радовались. Я сужу по своим родителям. На моём поколении дух свободы уже приелся, поизносился, поутих, поэтому и имена у нас выровнялись, стали спокойнее, привычнее. Правда, в классе у нас был один Виссарион. Крапина на белой скатерти, яркая пуговица среди скучных Маш-Вань-Оль-Коль. Он запросто отзывался на Ваську, а я звала его Вискас, и он тоже отзывался. Хороший парень, в принципе. Но наш Виссариончик, скорее, исключение из правила: я думаю, там родители не раз пожалели, что выпендрились. В общем, если бы я родилась в те годы, что и мой Мирон, быть бы мне не Машей, а какой-нибудь Евдокией или Авророй.
Внешность у Мирона оказалась совершенным попаданием в нашего антигероя. Нет, никаких шрамов на зловещем лице, никакой джокеровской улыбки и каннибальского блеска в глазах – мы с Белкой уже наелись плохой беллетристики собственного приготовления. Хотелось беллетристики хорошей. И отчаянно верилось, что Мирон поможет нам в этом.
Он был, судя по многочисленным фотографиям, высоким, со спортивным телосложением и узкими ковбойскими бёдрами (ох, сколько девчонок тает от таких). На аватарке он красовался в приталенной рубашке с закатанными на одну четверть рукавами, открывающими сильные руки. Я залюбовалась… Чудо-чудное, диво-дивное! Фаланги пальцев длинные, кольца нет. Запястье вытянутое, аристократическое. Лицо… Лицо… Я смотрела на Мирона, не отрываясь, и старалась представить, как опишу его в книге. Слова путались в голове, я потянулась было за ручкой и блокнотом, но бросила, поддавшись наслаждению до конца впитать каждую его чёрточку, как если бы этот аккаунт открыли для меня только на минуту.
Лицо было немного ассиметричным. Высокие, почти монгольские скулы, смугловатая кожа, приподнятые уголки губ – чуть тонковатых, но это его не портило. А глаза не восточные, нет, – большие, тёмно-серые с чёрными точками по радужке. Он смотрел прямо в камеру, и от его взгляда хотелось скрыться. Фотография не студийная, снята, наверное, с телефона – но очень удачный ракурс. Я мысленно поаплодировала фотографу: «Браво, таких умных, острых…», – я старалась найти нужную метафору… – «дышащих глаз на миллион и не найдёшь». Хрипотца какая-то в этом дыхании, магия бархатного баритона.
Я лихорадочно просматривала его альбомы. Вот он с друзьями на пикнике в Подмосковье. А здесь со старой кинокамерой, вероятно, времён Чаплина. И много чёрно-белых кадров. А тут у водоёма с какой-то большой разрисованной доской. Подпись: «Мой новый вейк». Я залезла в Гугл, прочитала, что вейк – это доска для вейкборда; про вейкборд прочесть не успела, вернулась к его страничке. Обилие фотографий с девушками: все красивые, длинноногие, холёные, белозубо улыбаются… Груди под купальниками топорщатся… У меня никогда не будет такой шикарной груди, и мечтать нечего, к восемнадцати годам выросли только какие-то невнятные прыщики, и надежды
