видеть меня с другими мальчиками, потому что тогда я не находился под присмотром.
Он не понимал, что мне, конечно, не лучше с ним в компании взрослых мужчин. Я мог слышать там такие вещи и делать такие наблюдения, от которых лучше всего держаться бы подальше для юношей. К тому же отец был на редкость обычным даже в самой оживленной компании. Я никогда не видел его пьяным. Когда он выпивал, обычно, не больше стакана простого пива за семь пфеннигов и стакана тминного или двойного можжевелового за шесть пфеннигов; мне тоже разрешали пить это. В особых случаях он делил со мной кусок торта за шесть пфеннигов.
Никто никогда не обучал меня, как вести себя в таких взрослых обществах, чтобы общаться даже с ректором или пастором, тоже иногда там бывающих. По крайней мере, эти господа должны были сознавать, что сам я был тихим, но очень внимательным слушателем о вещах и обстоятельствах в разрешенных и совершенно чистых сферах развлечений, торжественно открытых мне, от чего я терял десятки лет.
Я не развился рано, в том смысле, в каком это слово используется для обозначения сексуальных вопросов. И я никогда не слышал ничего такого. Но было все гораздо хуже: меня вытащили из детства и потащили на тяжелый, нечистый путь, по которому следовало бы идти самостоятельно своими ногами, а я чувствовал себя так, словно шел по битому стеклу.
Но как же хорошо я себя чувствовал, когда возвращался к бабушке – с ней я мог убегать в мое дорогое, родное сказочное королевство!
Конечно, я был слишком юн для того, чтобы видеть, что это Царство выросло из самой истинной, самой подлинной реальности.
Хотя для меня у него не было опоры: оно было текучим, зыбким.
Лишь позже, когда я уже и сам подошел к пониманию, оно смогло предложить мне столь необходимую поддержку.
Затем настал день, когда мне открылся мир, который с тех пор не отпускал меня. Появился театр. Самый обыкновенный, бедный кукольный театр, но все-таки театр. Это было в доме мастера-ткача. Первое место за три гроша, второе место за два гроша, третье место за один грош, детям в полцены.
Я получил разрешение пойти с бабушкой.
Это стоило нам обоим пятнадцать пфеннигов.
Было объявлено: «Müllerröschen (Мельничная роза или битва под Йеной»).
Мои глаза горели: я светился изнутри – куклы, куклы, куклы!
И они жили для меня. Они говорили. Они любили и ненавидели. Они страдали. Они принимали великие и смелые решения. Они жертвовали собой за Короля и Отечество.
Так говорил кантор, а я восхищался им в то время!
Мое сердце возрадовалось.
Когда мы вернулись домой, бабушка объяснила мне, как передвигают кукол.
«На деревянном кресте», – пояснила она мне:
«От этого деревянного креста спускаются нити, прикрепленные к конечностям кукол. Они начнут двигаться, как только переместишь крест вверху».
«Но они
