подал заявку, и хотя у меня не было практики, я получил работу.
Я там заработал, конечно, много денег, но как! Через какие муки! И чем еще я пожертвовал ради этого!
Кегельбан был популярным, обустроенным и отапливаемым, так что в нем можно было находиться летом, зимой, да в любую погоду. Его посещали каждый день. Всегда толпились посетители.
Отныне у меня не оставалось и четверти часа в собственном распоряжении, особенно в воскресенье днем. Все начиналось сразу после церкви и длилось до позднего вечера.
Однако главным днем был понедельник, потому что это был день еженедельного рынка, когда сельские жители приезжали в город, чтобы продать свою продукцию, сделать покупки и, что не менее важно, поиграть в кегельбане. Но вот их стало пять, десять, потом двадцать, и в эти понедельники случалось, что мне приходилось работать с двенадцати часов дня до полуночи, не имея возможности отдохнуть и пяти минут.
Днем и вечером мне подавали бутерброд со стаканом вчерашнего разбавленного пива. Также случалось, что сострадательный официант заметив, что я уже на пределе, приносил мне стакан шнапса, чтобы взбодрить меня.
Дома я никогда не жаловался на чрезмерную физическую нагрузку, потому что видел необходимость в том, чтобы зарабатывать. Сумма, которую я собирал каждую неделю, была очень даже немаловажной. Я получал фиксированную почасовую плату и фиксированные проценты за каждого игрока, которому устанавливал кегли.
Если же не было игры, но была свободная ставка или даже рискованная, то эту плату удваивали или утраивали.
Бывали такие понедельники, когда я приносил домой больше двадцати грошей, но из-за усталости я еле поднимался в нашу квартиру.
Но какая польза от умствования? Ни малейшей, только вред.
Они пили только простое дешевое пиво, но особенно много шнапса.
Я покажу в другом месте, что мы здесь не имели дело с людьми, знающими или хотя бы представляющими себе, что значит внимание или деликатность. Все, что попадалось на язык, без колебаний выбалтывалось. Можно себе представить, что я там услышал!
Свернутая конусом трубочка действовала как слуховой аппарат. Каждое слово, сказанное игроками в начале игры, казалось отчетливым.
Все, что бабушка и мама создали во мне, включая кантора и ректора также, восставало против того, что я здесь слышал.
Было много грязи и много яда.
Не было такой сильной, совершенно здоровой бодрости, как у Z. например, в Верхней Баварии, но речь шла о людях, которые пришли из пагубной для души атмосферы своих ткацких мастерских прямо в промысел шнапсом, чтобы на несколько часов притвориться довольными.
Что же до меня, так это было не чем иным, как удовольствием пытки, по крайней мере, как физически, так и морально.
И все же в этом пабе был яд даже хуже, чем пиво, бренди и тому подобные гадости, а именно – выдача библиотечных
