сон видишь, а перед тобой действительность, страшная и непостижимая, которой ты удостоен отнюдь не за свое поведение, так как решительно никаких преступлений против своего ближнего ты не делал и даже не желал никогда «ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его».
Блиндаж командира тринадцатой роты оказался несравненно хуже обоих блиндажей на позициях, которые только что видели Ливенцев и Обидин. Но не то даже так удручающе подействовало на Ливенцева, что с бревен наката капало в какой-то грязный таз, что влажная глина стен тускло блестела, что под ногами была грязь, от которой пытались спастись тем, что разложили кое-как по полу кирпичи, – он и разглядел-то все это уже потом, а не сразу, потому что сразу, с прихода, он ничего как следует и разглядеть не мог.
Стоял непроглядный махорочный дым, в котором чуть желтело, как волчий глаз, маленькое узенькое пламя чего-то – свечки или каганца, причем пламя это все время то как-то порхало, то заслонялось головами нескольких человек, свирепо игравших в карты, – именно свирепо: горласто, видимо пьяно, с тяжеловесной бранью… Около минуты стояли у входа в эту мрачную яму Ливенцев и Обидин, но на них едва ли обратили бы внимание игравшие, если бы Ливенцев не крикнул во весь голос:
– Встать! Смирно!
Дорогой от провожавшего солдата Ливенцев узнал, что и тринадцатой и четырнадцатой ротой временно командуют подпрапорщики из унтер-офицеров, и теперь, больше чутьем, чем глазами, определил, что офицеров среди игравших в карты нет.
Команда «встать!» была подана так энергично, что все вскочили и стали навытяжку, а так как Ливенцев, говоря: «Ну и начадили!», усиленно начал разгонять обеими руками дым, то ему в этом стал помогать и Обидин.
Обозначилось наконец, что в блиндаже было всего четверо, но кто из них был командующий тринадцатой ротой, угадать, конечно, не мог Ливенцев, особенно при такой тусклом свете, поэтому сказал:
– Командующий тринадцатой ротой имеется тут?
– Я – командующий тринадцатой ротой! – хриповато отозвался подпрапорщик, выступая на шаг вперед.
– Вот у меня бумажка за подписью командира полка, полковника Кюна, – стараясь говорить как можно отчетливее, несмотря на душивший его дым, достал из кармана свое назначение Ливенцев и поднес к свечке, чтобы можно было прочитать его вслух, но чуть не наткнулся на раскаленную тонкую проволоку, пучком торчавшую из узенького коптящего пламени.
Он прочитал все-таки:
– «Приказываю командующему тринадцатой ротой вверенного мне полка, подпрапорщику Некипелову, сдать роту, а вновь назначенному в полк прапорщику Ливенцеву ее принять, о чем донести мне рапортом.
Командир полка, полковник Кюн».
Потом обратился к подпрапорщику:
– Вы – подпрапорщик Некипелов?
– Так точно, я – подпрапорщик Некипелов, – ответил тот.
Ливенцев подал ему руку и спросил:
– Остальные тут кто
