били, а потом отрезали голову, – закончил Миша свой рассказ.
– Жесть! – откликнулась Стася. – Вот тебе и упёртость!
– Зато не сдулся.
– Вот его за это и убили. Сказал бы там – ладно, поклонюсь, кому хотите, – может, татары бы его пощадили.
– А кем, по-твоему, лучше быть: предателем или мучеником?
Спор об этом у Стаси с Мишей возник ещё в Нижнем.
"Да, до революции Горький был человеком, – говорил Миша. – А потом вот слебезился, испортился".
Но Стася не соглашалась. Разве виноват был великий писатель, что время было такое жестокое? Ведь вздумай он перечить Сталину, его бы или расстреляли, или превратили в лагерную пыль.
"Если писать правду страшно, мог бы ничего не писать. Да и вообще, мог бы не возвращаться на Родину – остаться за границей. Это было бы честнее".
"А может, он очень по России тосковал? Я бы, допустим, не смогла бы жить за границей".
"А всё время врать смогла бы?"
Вопрос поставил Стасю в тупик:
"Не знаю, – ответила она. – Зависит от обстоятельств".
Вот и сейчас Миша задал вопрос, на который трудно ответить сразу.
Что делать, когда время жестокое? Оставшись честным, согласиться на мученическую смерть? Или всё-таки нагнуться, чтобы выжить? Одно – страшно, другое – противно. Нет, осуждать Горького Стася не могла. Ни его, ни других, которые сделали свой выбор в пользу выживания. Ведь жить хотят все. Притом, Стася не знала, что сделала бы, окажись она сама в такой ситуации. Осталось только повторить то, что говорила тогда в Нижнем. А с Мишей ничего не поделаешь – его всегда привлекали сильные личности, находящиеся к чему-либо в оппозиции. В отличие от Стаси, которую мученики совсем не интересовали. Ещё меньше её прельщала перспектива оказаться на их месте. Может, это и честь – погибнуть за веру и правду, но лучше всё-таки жить. И, если получится, то до глубокой старости.
– А кто ж этого не хочет? – спросил Миша. – Тот же Михаил вряд ли отказался бы жить до старости. Но вот не дали.
– У него ж была возможность, – заспорила Стася. – А он заупрямился.
– Они ж требовали невозможного. Нет, не в смысле вообще невозможно – всегда были те, кто отрекался, прогибался, – а невозможного для него.
– О чём и речь. Не смог переступить через свою гордость.
– А надо ли через неё переступать?
"Иногда надо, чтобы выжить" – подумала Стася, но вслух не сказала. А то Миша опять начнёт спорить.
Покинув Третьяковскую галерею, решили, по настоянию Миши, повидать другого мученика за свои убеждения, которому посчастливилось-таки дожить до старости и который одно время жил в Нижнем Новгороде (тогда город назывался Горьким).
– В музей Сахарова? Да, поехали.
Снова метро, остановки, несколько метров пешком – и вот они оба в зелёном дворике с высоким крылечком здания.
Внутри
