вера, исходящие от жены, переполнили его, то ли от того, что он чувствовал себя оставленным, раз свои отреклись от него, Кортес перестал соблюдать закон Моисея. Смерть жены всего через семь лет после свадьбы сделала его безутешным и поселила в нем ощущение собственного сиротства гораздо более сильное, чем он испытал бы, если бы умерла его мать. А та, хоть и не кривилась больше при виде невестки, в день похорон не могла сдержать радости. Перед Жуаной старая Айна Боннин вынуждена была скрывать добродетели остальных своих детей, чтобы благочестивая прихожанка не донесла на них. А теперь она могла больше не нюхать тошнотворный запах свиного жира и не перебирать бусины четок в час молитвы Розария. Рафел же, наоборот, воспринял смерть жены как кару Господню, которого сначала не знал, как называть – Адонай или Бог-Отец, ибо оба они имели основание наложить длань свою на его грешное тело. В браке Шрам вел жизнь доброго христианина, однако временами вдруг возвращался к прежним обрядам, подстрекаемый к тому матерью и назойливым братцем: тот при любом удобном случае, во время их обычных стычек или, еще чаще, во время визитов тетушки Айны, не упускал случая напомнить о необходимости блюсти закон Моисея, поскольку на Шраме лежит двойная ответственность: во-первых, он – иудей, а во-вторых, принадлежит к колену Левиину[32], от которого произошли майоркские Кортесы.
Через несколько месяцев после смерти жены, в поисках хотя бы временного утешения, Шрам вошел в исповедальню отца Феррандо – духовного наставника Жуаны – и попросил у того помощи. Священник сказал ему, что все произошедшее ясно свидетельствует о необходимости оставить свою ветхозаветную родню. Во время их длинных бесед Рафел привык без утайки рассказывать о жизни своего квартала и делал это вовсе не оттого, что желал донести на кого-нибудь, а в стремлении доверить свое глубокое горе дружественному уху, которого не мог найти среди своих. Кое-кто из родственников сочувствовал ему, затаив, однако, в глубине души радость от несчастья, постигшего Шрама, другие же даже не пытались изобразить сожаления. Что касается Дурьей Башки, то брат по обыкновению не скрывал своих чувств и бесцеремонно заявил, что смерть Жуаны – это только начало, ибо месть Адоная тяжела, а гнев силен, так что он совершенно уверен: впереди Шрама ждут худшие испытания.
Первый раз в жизни Шрам открыто восстал против брата и сказал, что, возможно, Отец наш Небесный наказал его смертью жены, чтобы отвратить от ветхой веры, а поскольку двойное служение, к которому его подстрекали Дурья Башка и мать, претило Всевышнему, то он забрал то, что было дороже всего на свете, ту единственную, с которой Кортес желал бы разделить Вечность на небесах.
Длинными ночами, бесконечно тянущимися после смерти жены, ему мнилось, что он видит ее оливковые глаза, чувствует ее завораживающий взгляд, постепенно усыпляющий, так что в конце концов Рафел проваливался в сон, чувствуя, как руки Жуаны нежно обнимают его. С течением времени осязаемое присутствие дорогой ему женщины
Колено Левия, к которому принадлежал и Моисей, было избрано Богом для служения при Его Святилище (Чис. 3: 12–51). Левиты должны были внушать еврейскому народу набожность и страх Божий.
