радиограммы, что передал в штаб фронта за подписью командарма. «Войска армии три недели получают по пятьдесят граммов сухарей. Последние дни продовольствия совершенно не было. Доедаем последних лошадей. Люди до крайности истощены. Наблюдается групповая смертность от голода. Боеприпасов нет».
Тем не менее, коридор для выхода армии к своим мы пробили, и часть армии успела спастись. Остальная так и погибла в окружении. Что случилось с командармом, тайна покрытая мраком.
– И за что же тебя к нам? – спросил тогда ротный.
– За утрату шифровальной станции. Вменили преступную халатность.
Спустя еще год, от знакомого «смершевца» Лосев узнал о предательстве Власова и создании так называемой РОА* из советских военнопленных. На фронте их не встречал, но, как и все другие, ненавидел.
На пограничном переезде в Бресте задержались на сутки. Там сменили вагонные тележки. Начиналась территория СССР, железнодорожная колея в нем была шире.
Пейзаж за окном начал меняться. Леса стали гуще, поля меньше, то и дело попадались дотла сожженные деревни. На обочинах дорог ржавела искореженная техника.
– Белоруссия, – растроганно шептал мичман, не отлипая от окошка. – Наконец-то увиделись
– Ты из этих мест? – спросил Лосев.
– Да, майор. С Полесья*.
– А родня как? Жива?
– Нету родни. Все погибли (сжал губы).
– Откуда знаешь? Может, живы? – участливо спросил Трибой.
– Нет, Сема. Их убили каратели. Мне зимой сорок четвертого соседка написала. Всю деревню. Загнали в сарай и живьем сожгли Ей и еще нескольким удалось спастись.
Замолчали. На стыках постукивали колеса, вагон вихляло, изредка тоскливо гудел паровоз.
Минск проехали без остановки, город бы разрушен, вскоре началась Брянщина. Кругом следы запустения и разрухи. Несколько раз видели работавших в полях женщин и подростков. Приложив к глазам ладони, они провожали состав взглядом.
– Ждут с войны своих, – сказал кто-то глядя в окошко.
– Только не нас, – мрачно добавил второй.
Дни тянулись длинной чередой похожие друг на друга. Их разнообразили недолгие остановки, оправка и получение пайка, а еще разговоры. Вспоминали мирную жизнь, близких и родных. Планов никто не строил, будущее виделось туманным.
Как-то один осужденный, психованный молодой парень, стал изгаляться над власовцами. Вытащив одного из-под нар, принялся избивать.
– А-атставить! – свесился вниз Лосев.
Повиновался. Майора в теплушке уважали и признавали старшим. Еще когда проезжали Польшу, конвойные выдававшие паек, недодали два. Возник шум, фронтовики недовольно зашумели.
– В чем дело? – подошел к теплушке старший лейтенант в синей фуражке и гимнастерке с золотыми погонами. – Прекратить бедлам!
– Твои бойцы зажилили два пайка, – вышел вперед комбат. – Прикажи отдать.
С минуту оба
