упражнениями. Усталость была единственным средством от этой кислоты в жилах, от беспокойства, которое росло в нем, как садовая трава, от ярости.
Когда Аластер закончил и тяжелое дыхание пересушило горло, он подтянул к себе колени, уронил на них лоб и дал поту остудить кожу. Здесь, сейчас, только сейчас, один раз в день, была игра, в которую он позволял себе играть, зарабатывая это право физическим напряжением.
Эта тишина может быть любой тишиной. Это время – любым временем.
Четыре года назад, или пять… – все это началось тогда. Его жена одевается в соседней комнате. Если у нее хорошее настроение, она поет, примеряя бриллианты. Она одевается к вечеру. Каждый вечер устраиваются приемы: политикам нужны друзья, источники, которые можно использовать и которыми можно злоупотреблять.
Вечера бывали и здесь. Маргарет – отличная хозяйка, также известная своей способностью заниматься домом, как ее муж – добрыми делами, благородными поступками, превосходством. «Ты сделал мудрый выбор, – сказал ему кто-то. – В один прекрасный день она станет замечательной женой премьер-министра». Как он был рад этому комплименту! Как хорошо Маргарет смотрелась рядом с ним, когда держала его под руку, какие умные разговоры она вела!
Нет, это не могло быть четыре года назад. Должно быть, лет пять прошло. Четыре года назад Феллоуз вернулся в Лондон. И началось! Феллоуз, Нельсон, Баркли, Бертрам…
Аластер поднял голову. Он осатанел от этой мантры, от имен этих мужчин, с которыми она ему изменяла. Он столько раз прочитал ее письма, что мог бы повторить их наизусть, как монолог, как речь из какого-нибудь распутного пустого романа.
«…Мой муж – дурак, он понятия не имеет о том, кто я, чем я занимаюсь…»
«…Говорю тебе, он верит, что законопроект будет одобрен. Но вчера вечером он беспокоился, что Докинз может заколебаться, если только кто-нибудь подтолкнет его к этому. Так что найди Докинза и пообещай ему несколько монет, и тогда законопроект ждет неминуемая смерть…»
«…Прошлой ночью я лежала рядом с мужем и грезила о тебе… Я представляла, что его руки – это твои руки, но потом я открыла глаза, и мне стало просто невыносимо…»
Аластер посмотрел на осколки стекла, валявшиеся вдоль плинтуса. Откуда они тут? После минутного раздумья он вспомнил: это – осколки бутылки, которую он бросил… Когда?
Он бросил ее в девочку, которая сказала: «Я – не девочка». Когда это было? Насколько он помнил, ее голос был удивительно чистым, и он сумел проникнуть в его сознание сквозь темные сточные воды прогнившего мозга. Аластер вспомнил живой блеск рыжих волос, ее необычайно высокий рост, однако воспоминание о ее лице стерлось в его памяти – перед внутренним взором был лишь пустой, бледный, не имеющий никаких черт овал. Зато он запомнил отражение собственного лица в стеклах ее очков. Отражение зверя.
Вспоминая об этом сейчас, он спросил себя, почему она не увернулась? Как она осмелилась так открыто смотреть на него?
Аластер
