брата с доброй женщиной. Он изводил своих слуг. Его поместья, должно быть, пребывают в упадке из-за его невнимания. И он называет ее «девочка»?! А он-то сам кто? Испорченный мальчишка, у которого молоко на губах не обсохло! – Да, признаюсь, я молода. И хорошо, потому что более взрослая женщина могла бы и не пережить потрясения, вызванного тем, что в нее бросили бутылку.
Марвик несколько мгновений смотрел на нее. Потом – неожиданно – он стал большими шагами пересекать комнату, а Джонз, трус, предпочел скрыться в гостиной, где он чувствовал себя в относительной безопасности.
Оливия отпрянула назад. Но ноги, упрямо цепляясь за гордость, не позволили ей сбежать, даже когда Марвик оказался рядом с нею. А вот ее сердце струсило – оно так и билось о ребра, пытаясь заставить ее спасаться бегством.
– Я молю, – тихо, с ледяным, пронизывающим сарказмом, произнес герцог, – тебя о прощении, девочка. А теперь советую тебе спуститься вниз и собрать свои вещи. Ты уволена.
Так просто? Нет! Оливия не смела оглянуться назад, чтобы узнать, слышал ли Джонз слова герцога.
– Это было бы нелепо, ваша светлость, – промолвила она. – Ваши прислуги обезумели. Им нужна строгая рука, которая приведет их к порядку.
– Уходите. Прочь.
В голову Оливии пришла безумная идея – порождение отчаяния. Понизив голос, она сказала:
– Мне бы очень не хотелось рассказывать газетчикам, что на меня напал мой наниматель, а потом, когда я на это пожаловалась, он за ухо выбросил меня из дома.
Марвик отступил назад, словно для того, чтобы получше разглядеть ее. Однако, когда он рассматривал Оливию, его лицо оставалось абсолютно безучастным.
– Это была угроза? – наконец полюбопытствовал он. Однако никакого интереса в его голосе не было.
Впрочем, этот монотонный голос был страшнее криков. Оливия ощутила первобытный страх – тот самый, что спасал ее от мчащихся экипажей, открытых канав и безумцев на улице. «Беги! – сказала она себе. – Ради собственной жизни».
Оливия сделала глубокий вдох. Она довольно много слышала о нем от Элизабет Чаддерли – особенно о его реакции на письма жены, чтобы знать, что герцог боится публичных скандалов. Элизабет говорила, что больше всего он опасается того, что эти письма станут достоянием общественности. Так что нетрудно было догадаться, что ему не захочется, чтобы об эпизоде с бутылкой стало известно, потому что тогда о нем пойдет дурная слава.
– Это не совсем угроза, ваша светлость… – Конечно же, Оливия не воплотила бы ее в жизнь, потому что и ей самой огласка была ни к чему, – а просто предложение обойтись со мной по справедливости. Вашим прислугам необходим контроль.
Герцог снова шагнул к ней, и на этот раз ноги Оливии отреагировали на его приближение, уводя ее назад до тех пор, пока спина не коснулась стены.
– Как любопытно, – промолвил Марвик. Он уперся локтем о стену, прислонился к ней и навис над Оливией, а другая его рука взяла ее за подбородок и приподняла его, как
