съеденных трех четвертей брикета я вдруг осознал, что доесть остальное просто не могу. Сказать об этом я не мог – боялся праведного папиного гнева. Поэтому, как ребенок рассудительный, я решил избавиться от остатков мороженого потихоньку. Оглядевшись по сторонам и не увидев урны, я, улучив момент, когда на меня никто не смотрел, быстрым и уверенным движением бросил остатки лакомства через плечо за спину. Бросок был сильным и, как оказалось, на удивление точным…
Бульвар, на котором мы разбили наш семейный лагерь, состоял из двух дорожек, между которыми во всю его длину пролегала клумба, засаженная аккуратно подстриженными кустиками сантиметров пятьдесят в высоту. По сторонам каждой из дорожек стояли сиденьями к дорожкам неудобные, но красивые чугунные скамейки. То есть скамеек на бульваре получалось четыре ряда, причем два внутренних ряда скамеек располагались друг к другу спинками. Теперь, если вы уяснили геометрию пространства, я могу вернуться к драматическим событиям того дня.
…Улучив момент, когда на меня никто не смотрел, быстрым и уверенным движением я бросил остатки мороженого через плечо. Бросок оказался сильным и на удивление точным. За нашими спинами раздался характерный шлепок, громкий и не совсем цензурный крик, и, обернувшись, мы увидели такое же, как наше, семейство (с той только разницей, что там были дочери), и мороженое, которое медленно стекало по лицу папы двух обомлевших девочек. Вытаскивая из кармана платок и приговаривая «Извините ради бога, извините», наш папа бросился сквозь кусты к отцу соседнего семейства, и, несмотря на его вялое сопротивление и слова «Ну не надо… не надо…», стал стирать с его лица липкую кашицу шоколадного пломбира. В это время мама разъяренно, но не больно шлепала меня по заднице, я ревел, а брат дико ржал. Потом мы стремительно шли прочь, папа и мама молчали, а брат ржал. Потом папа остановился, и брат перестал ржать. Ему попало от папы. Чтоб не ржал. А мне не попало. Потому что два раза за одно и то же преступление не наказывают…
И вот мы снова в поезде, теперь уже в купейном вагоне, и, вдоволь набродившись по коридорчику и наевшись конфет, подаренных пассажирками из соседних купе, я сладко засыпаю под стук колес и тихие родительские разговоры. Следующая станция – Крыжополь.
Да-да-да! Мои бабушка Клара и дедушка Давид жили в этом легендарном еврейском местечке, которое так часто упоминается в анекдотах о нашем брате. И мои папа с мамой родом именно оттуда. А значит, в некоторой степени Крыжополь и моя родина.
Поезд останавливался в Крыжополе в два часа ночи и ровно на минуту. Из вагона на насыпь (перрона там не было) вылетали наши чемоданы, потом снизу принимали маму, брата и меня. Папа покидал вагон последним. Потом мы ехали на телеге, запряженной настоящей лошадью и управляемой моим дядей Милей, сквозь непроглядную южную ночь по улицам местечка, и я вдыхал запах яблок и каштанов, слушая стрекот сказочно громких цикад и держась за
