что Гребенщиков – знаменитость, этого я не могла не знать. В нашем классе некоторые девчонки сходили по нему с ума. Они ходили на концерты, носили самодельные значки с изображением Гребенщикова, переписывали друг у друга его песни, а некоторые даже пытались играть на гитаре. Я не слушала никакую музыку. То есть слушала всякую разную, но у меня не получалось по-настоящему зафанатеть. Что-то нравилось, что-то нет, но не было ничего такого, что бы действительно произвело впечатление. Я завидовала девчонкам из класса, они были настолько взрослее и круче меня! У них были общие интересы, они вместе ходили на концерты. Я хотела быть на них похожей и говорила, что мне тоже нравится русский рок, питерский андеграунд и Цой. Но, на самом деле, мне это всё не очень нравилось. Не настолько, чтобы я осмелилась пойти на рок-концерт, или поехать в центр города и караулить у рок-клуба, или у дома какого-нибудь рок-певца, в надежде встретить знаменитость. Мой папа говорил: «Ты до этого ещё не доросла.»
С папой у нас были очень странные отношения, а точнее, их не было вообще. Они с мамой не развелись, мы жили вместе в одной квартире, но всё же папа практически не принимал участия в жизни семьи, и тем более в воспитании ребёнка. Я редко его видела, он много работал, часто уезжал в командировки. А тут он сам настоял, что я должна пойти с ним на его работу и послушать концерт. Это было очень необычно, и я не знала, как себя вести, стеснялась его.
Папа интересовался новой музыкой, новыми фильмами, он и сам был похож на представителей андеграунда, с бородой. Его отношение ко мне было не совсем понятным. Похоже, он всё время ждал, когда я начну вести себя как настоящий подросток, слушать странную музыку, носить вызывающую одежду, курить, хулиганить, уходить из дома и ещё всячески протестовать против режима. Но я сидела дома и делала уроки, читала книжки, рисовала. А ещё чаще – просто мечтала, думала о чём-то своём. Мне кажется, он считал меня скучной. Наверное, так оно и было.
Мы жили в пригороде, и ехать до центра было далеко. Помню, как мы сидели в вагоне метро и всю дорогу молчали. Я не умела разговаривать с папой, а он, как мне кажется, смущался ещё больше моего. И вот мы пришли, и началась съёмка. Концерт проходил не на большой сцене, а в комнате за сценой, там было всего человек тридцать, только съёмочная группа. Люди сидели на полу, курили (тогда можно было), внимательно смотрели на Гребенщикова. Папа был за камерой. «Тишина в студии, мотор, съёмка!» Гребенщиков спел несколько песен, люди смотрели на него, как заворожённые. Потом перерыв. Папа взял меня за руку и провёл в самый первый ряд зрителей, так что я оказалась в двух метрах от певца. Мне было очень неловко. Во-первых, страшно стоять так близко к знаменитости, во-вторых это был, наверное, первый и последний случай, когда папа по собственной инициативе взял меня за руку, и к тому же что-то для меня сделал на глазах у всех. Я не знала, как мне себя вести и куда мне смотреть, потому что, как только я поднимала глаза, встречалась взглядом с Гребенщиковым.
Папа сказал, показывая на меня: «Это Он не для нас играет, а для неё. Мы все тут старики, мы не поймём.
