его старожилы, и Вейга – одним своим присутствием – помогла сделать это прощание элегическим, красивым, незабываемым.
Последнее, с чем Лунь распрощался с большим сожалением, был его испытанный верный «рено», оснащенный радиоприемником. Но такова была воля Москвы, переданная ему резидентом. И такова была доля разведчика: ни к чему и ни к кому не прикипать сердцем в чужой стране.
И вот этот день настал… Утром Лунь обошел весь дом. Он привык к нему настолько, что даже возникла иллюзия, будто это его родной дом, и теперь надо было прощаться с ним навсегда. Собственно, хроническое прощание с людьми, вещами, жизнью – это одна из издержек профессии разведчика…
В нижнем кабинете он открыл свой сейф, переложил из него в карманы пиджака – запасной паспорт, пачку крупных кредиток и золотой медальончик, в который он уже успел вставить портрет Вейги.
Прощание с Кларой вышло сухим и деловым. Возможно, она тоже догадалась, для чего вызывают в Москву ее напарника. Возможно, по-женски почувствовала, что в жизни Луня появилась некая роковая дама…
– Надеюсь, ты скоро вернешься, – не то спросила, не то утвердила она.
– Мне бы тоже не хотелось никаких особых перемен, – Лунь поцеловал ее в любимое место – в шею под узел волос. Все-таки и к ней он за столько лет успел привыкнуть.
На вокзал он отправился на трамвае. Петер встретил его за стойкой в пивном буфете. Он был одет в серый дорожный костюм, рядом на стойке лежал красивый кожаный портфель.
– Значит, так! – предупредил он. – Мы едем в одном вагоне, но в разных купе. В случае чего – ты не знаешь меня, я не знаю тебя. До пересечения границы мы не общаемся!
Этот инструктаж привел Луня в унылое недоумение: в чем же тогда будет заключаться его прикрытие?
– Садись первым. Я за тобой, – из голоса Петера исчезли прежние нотки предупредительности, дружелюбности. Теперь он отдавал команды. И попробуй ослушаться. Он не прикрывал, он конвоировал своего подопечного. В вагоне поезда это ощущение окрепло и превратилось в убеждение. Да, его майора Северьянова, решили вычистить из военной разведки. За что? Да мало ли за что? За не рабоче-крестьянское происхождение. За то, что был офицером императорской армии. Уже этого вполне достаточно, чтобы вызвать недоверие. Но ведь он никогда не скрывал, указывал во всех анкетах, что родители его из служащих, что в Первую мировую воевал в чине подпоручика. И столько лет ему доверяли ответственные задания, и он ни одного не провалил, и награждали орденами и досрочными званиями. Почему тогда эти биографические обстоятельства никого не смущали, а теперь смутили? Да и в них ли дело? Если убрали Орлана, если его – не дай бог – назвали врагом народа, значит, уберут и все его окружение. Вот и все. И к бабке не ходи! Значит, и его, Луня, тоже уберут! Как пособника врага народа, который состоял с ним не просто в служебных отношениях, но и в давних дружеских. Такое не простят!
Чем ближе подходил поезд к границе, тем больше Лунь укреплялся в этой мысли. Он попытался представить себе, чтобы сказал бы ему сейчас Орлан, если бы сидел сейчас в этом же купе –
