с мануфактуры обучили.
– Ну хватит тебе хвастать-то. Постыдилась – бы, – в дверях показалась Марфа Тихоновна, нахмурилась.
– Иди-ка лучше в погреб, Груне помоги грибы таскать. Софья-то с Катериной из-за мигрени не могут.
– Сейчас.
Марфа Тихоновна к свояченнику подошла:
– Вы её, Михайло Иваныч, больно-то не слушайте. Она не от мира сего, всё в облаках витает, пора бы уж и о серьёзном подумать.
Машенька на дядюшку вопросительно взглянула.
– Иди, Маша. За поднос спасибо. Он в монастырском хозяйстве пригодится, да и я о тебе чаще вспоминать стану.
А сам подумал про себя: «Бедная. При родном отце в доме, словно чужая. Храни тебя Господь от злых людей, Машенька!».
…Накануне перед отъездом ходила Машенька в церковь к отцу Григорию.
– Чего тебе надо, дщерь?
– Напутствие, батюшка. Уезжаю я на яблоневый спас.
– Знаю, знаю. Наклонись-ка ниже.
Отец Григорий наложил руку на покрытую шелковым платком голову, велел крест целовать, а под конец спросил:
– Признайся, дщерь, грешна ли.
– Грешна, батюшка.
– В чем же грех твой?
– Отец Димитрий говорил, что грехи наши в нас живут оттого, что не любим мы себя.
– Никонианин!
Отец Григорий как-то недобро посмотрел на юную прихожанку.
– Грех твой, дщерь, в том, что доверилась вероотступнику. Молись!
Целый час отец Григорий наставлял «грешницу», вразумлял «неверную», рассказывал о происках дьявола.
– Диавол среди нас ходит, в оба смотрит, так и норовит к себе забрать молодых, – говорил отец Григорий. – А непослушных к себе в геенну огненную гонит, чтоб на огне жарить.
Испугалась, Машенька, расплакалась, ночью долго уснуть не могла, сон плохой видела. Будто убегала она от какого-то монстра, дважды вырывалась, затем, монстр превратился сначала в Марфу Тихоновну и заговорил голосом отца Григория: «Диавол среди нас ходит, норовит к себе забрать. В геенну огненную». Затем, исчез куда-то. Проснулась от слов нянюшки:
– Что с тобой, Машенька? Так и дрожишь вся. Неужто прихворнула малость? Собираться, ведь, пора.
Обняла свою подопечную, как родную дочь.
– Жалко мне расставаться с Вами, нянюшка.
– Не бойся, дорогая. Я о тебе не забуду.
Простилась с Сашенькой и отцом, слёзы еле сдерживала, села в запряженную единственной лошадью по кличке Красавка повозку и поехала. Кучер Варфоломей слишком уж быстро гнал.
Просила Машенька остановиться возле церкви послушать колокола, затем, возле речки и березняка. Вошла в березняк, постояла возле деревьев, поклонилась, дальше ехать велела. Варфоломей не стал вопросов задавать – привык он к странностям девчонки, как и все в Каменке, а она, словно бы, и не замечала этого.
В пути на двух заставах остановились.
