свете мерцавших под потолком ламп вагон был полон дикого вида охотников и чумазых фермерских жен, сидевших верхом на своих тюках и уткнувших угрюмые обветренные лица в мохнатые воротники засаленных дубленых полушубков. Со всех щелей отчаянно сквозило, и печные патрубки под сиденьем напрасно тужились душным маслянистым жаром, не справляясь даже с грязной слякотью на полу. Зажатый в тесном углу у самого окна, малец зевнул, неловко потягивая затекшие конечности, и облачко пара из его рта растопило в заиндевевшем стекле крошечную неясную проталину. Сквозь нее в мельтешении бури проступили из мрака смутные очертания железнодорожного откоса и нескончаемая эстафета телеграфных столбов, кое-где завалившихся в сторону мглистой чащи и оплетенных уродливыми гнездами провисших меж них проводов.
Малец потер слипавшиеся глаза – цилиндр его соседа сменился потасканной шапкой-ушанкой; свет моргал, где-то клацала поломанная форточка, из тамбура несло табаком – его двери хлопнули за спиной молодого бродяги с гитарой. Тронув струны, он затянул неожиданно чистым голосом:
Когда-а умо-олкнут все пе-есни,
Кото-орых я не-е зна-аю…
Он двинулся меж рядов скрипучих скамеек, и пассажиры подбирали перед ним облезлые енотовые хвосты, свисавшие с их разномастных головных уборов. С противоположного конца вагона ему навстречу протискивалась дородная лоточница с баулом наперевес:
– Пирожки с капу-устой, сосиски в тесте! – Они разминулись в узком проходе. – Сникерс! Марс!
…В те-ерпком во-о-оздухе вскри-икнет
После-едний мой бума-ажный парохо-од.
Будто изрешеченное пулями всех калибров, небо было усыпано звездами, каждая из которых манила к себе невыразимым величием бескрайнего пространства – причем манила не кого-нибудь, а его лично. Но чем дольше малец таращился вверх, тем сложнее было оторвать взгляд, и тем дальше он проваливался в это тягучее наваждение: как вышло, что он – это именно он, а не кто бы то ни было еще, будь то босоногий китайский рыбак, его собственный двоюродный брат или толстая тетя из церковной лавки, – словом, буквально любая живая душа? Он не мог отделаться от этой мысли, но едва ему казалось, что он сумел приблизиться к ее сути, как она снова ускользала, – так и звезды отдалялись от него каждый раз, когда он силился повнимательнее рассмотреть любую из них. Утопая в их далеком сиянии, он цеплялся за обрывки фраз, доносившихся спереди, всего в паре шагов, но заслоненных странным звуком, будто кто-то разминал в руке горсть кукурузного крахмала.
– …А я-то, понимаешь, с самого вечера туда-сюда по платформе, туда-сюда, высматриваю вас, значит, прислушиваюсь, не едет ли что, это самое, ну, туда-сюда…
В вышине быстрым росчерком сверкнула падающая звезда, потом другая, и не успел малец удивиться, как вся их россыпь стала медленно наплывать – или его самого несло через них, а из непроглядной сажи вверху проявлялись и летели ему навстречу все новые искры тускло-белого пламени. У него
