совсем рядом. Отблески желто-красных языков пламени от горящих факелов плясали на их разгоряченных, испуганных лицах. Их было с полдюжины. Они бежали вперед клином: впереди боярин Федор, слева Прошка, справа псарь со своей дикой сворой, за ними остальные. Они остановились резко, внезапно, в двух шагах от Любавы и безжизненного тела Завида. Боярин Федор словно наткнулся на невидимую стену, замер, распростертыми по сторонам руками приказал дворовым тоже остановиться. И вот они уже стояли полукругом, и их тяжелое дыхание заглушалось только завывающим лаем собак.
Никита внимательно следил за взглядом окольничего. Тот как-то странно, не спеша, разглядывал свою дочь и мертвого врага, будто не мог понять, верить ли своим глазам. Да нет же! Он был… растерян! Никита ясно увидел на его лице замешательство: брови нерешительно поднялись вверх, глаза оставались спокойными, точно затянулись слюдяной пеленой, челюсть как-то вяло отвисла. «Любава…» – тихо позвал он.
Девушка отозвалась не сразу. Как будто услышала его откуда-то издалека. Медленно, осторожно приподняла голову, посмотрела затуманенным взором. И вдруг, будто увидела, поняла: вскочила и бросилась к отцу:
– За что?! За что вы убили его?! За что?!
Глаза её гневно засверкали, руки, обагренные кровью, сжались в кулаки и, подбегая к отцу, она сначала издалека, потом в упор стала что было сил колотить его ребрами сжатых ладоней в грудь, по бисерному шитью, по медным застежкам на кафтане, не чувствуя боли от ударов, не переставая, оставляя на дорогом сукне темно-алые следы. Опешивший боярин едва успел свободной от факела рукой сгрести дочь в охапку, прижать к себе так, что она не могла уже сопротивляться, и застонал тихо: «Любава, Любава, Любава…» Девушка не могла больше пошевелить руками. Обессилев, она уткнулась в грудь отцу и громко, надрывно зарыдала. Они постояли так недолго, боярин поднял голову, обернулся влево. Откуда ни возьмись, в его глазах появилась решительность. Скулы заходили, желваки напряглись. «Борейка! – позвал он. Из середины полукруга к нему подбежал дворовый. – Любаву прими, к мамкам веди, пусть отвару дадут да спать уложат. Ты у двери ночуй. Головой отвечаешь». Дворовый кивнул. Окольничий бережно отстранил дочь свободной рукой: «Иди с Борейкой, доченька, приляг, всё образуется. Ну же.» Любава молча отпрянула от отца, и, потупив глаза, как завороженная пошла через людской полукруг к дому. Дворовый за ней следом, в полушаге, как приклеенный. Никита бочком, бочком отодвинулся от двери.
Вдруг, в двух шагах от двери Любава вскинула голову, обернулась: «Завид! Завидушка!» С отчаянным криком она бросилась назад, к своему суженому. Борейка едва успел ухватить ее за подол платья, потянул к себе, обхватил за бедра. «Завидушка! Завид!» Любава отчаянно сопротивлялась, плакала навзрыд. Борейка пытался её удержать, да видно не решался бороться с ней в полную силу, ждал боярского приказа. «Да уведи ты её в дом! Ну же!» Этого было достаточно, чтобы Борейка плотно обхватил любавины руки и со всей
