подняв ее, ждет Никиту.
– Здрав будь, Никита Семенов, помоги тебе Господь! – сказал окольничий торжественно, словно здравицу на княжеском пиру, но только он собрался было осушить хмельное варево, как на пороге открытой двери (Акимка все еще суетился с посудой) возник Прошка.
Лицо его было хмурым, глаза смотрели с какой-то мольбой.
– Дочь твоя, Любава, боярин, – сказал он чуть слышно, – допыталась у меня про Завида, теперь к тебе просится, сильно гневается. Дозволь ей поговорить с тобой.
Боярин резким движением поставил чашу на стол, не обращая внимания на то, что от гулкого удара она расплескалась.
– А ты что, в просители ей нанялся? – грозно осек он Прошку. Дворовый в ответ молчал. – Давно битым не был? Любаве передай, что про Завида я слышать не желаю. Да вели ей со своей половины не выходить, не доводи до греха. Что стоишь? Вон поди!
Прошка попятился назад, и начал было закрывать за собой дверь, как вдруг его кто-то толкнул сзади, так что он от неожиданности ввалился в горницу, и из-за его спины появилась девушка. Никитин взгляд сперва поймал ее сафьяновые сапожки, потом расшитый бусинками узкий сарафан, потом прядь черных как смоль волос, а потом – глаза… глаза… глаза…
Глава 5
13 февраля 1446 г.
Село Ховринка близ Радонежа
Глаза эти бросили на Никиту мимолетный гневный взгляд и тут же устремились на боярина, но Никита, словно завороженный, подался в их сторону, повинуясь одному желанию: смотреть, смотреть… Черные как смоль, узкие брови выгнулись горделивой дугой, длинные ресницы неподвижно застыли над решительно сведенными веками, тонкие черты лица казались выточенными из камня искусной рукой фряжских мастеров: смуглые, нежные как паволока щечки с ямочками в уголках рта, чуть вздернутый носик и глаза – в жизни своей Никита не видел таких глаз – большие, бездонные, точно омут. Омут, в котором Никита безнадежно тонул…
– Вы не смеете, тятенька, не смеете разлучать нас! – твердый, разгневанный голос девушки показался Никите пением райской птицы. Любава остановилась на почтительном расстоянии от отца, но ее ладошки сжались в решительные кулачки, а стройные руки, вытянутые по бокам, напряглись, точно борясь с желанием вскинуться в порыве гнева. Прямой сарафан скрадывал ее очертания, но там, где длинная, тугая, иссиня-черная коса приминала за спиной легкие одежды, проступал не менее райский чем голос изгиб девичьего стана. – Без Завида мне не жизнь! – промолвил все тот же волшебный голос.
Краем глаза Никита заметил движение одновременно и справа и слева от Любавы: справа Прошка сначала попытался встать на ноги, потом стал быстро-быстро пятиться назад как был, на четвереньках, покуда не скрылся за дверью, а слева боярин Федор, опершись руками о стол, выпрямился во весь рост словно каменная глыба, словно Змей Горыныч, вывалившийся из своей пещеры
