Не успеет сделать трех шагов – на пути вырастает преграда. Еще шаг… ну вот, снова дверь! Никита вдруг почувствовал, что полумрак крохотной клети сковал его по рукам и ногам точно крепкие путы молодого жеребца в стойле. Сердце его учащенно билось и рвалось наружу. Ноги не могли устоять на месте. Но дубовые стены стояли крепко и не пускали дальше своих пределов. Хождение взад-вперед и роение в голове нестройных мыслей начинали порядком поднадоедать. Никита в сердцах приподнял руки и сжал кулаки. Всё! Пора уже на чём-то остановиться! Хватит одно и то же переливать из пустого в порожнее. Эх! Если бы раздвинуть эти дубовые бревна! И почему Прошка дал ему на ночлег такую малюсенькую клеть? Шаг шагнуть – и то места нет!
Никита с раздражением отвернулся от двери, рванул руки вниз, словно пытаясь сбросить с себя оковы полумрака. Нечего сказать, хорошо боярин своего посыльного привечает! Словно в поруб упёк!
Справа, в красном углу, у иконы Божьей Матери теплилась лампадка. Её неяркий свет разливался по клети узким пятнышком, едва освещая лишь середину. Всё, что было вокруг – стены, дверь, сундук у левой стены, на котором Никите была постелена рогожка – тонуло во мраке. Да! Одно слово – не клеть, а монастырская келья. Тáк вот, наверное, и монахи в Троице живут, света белого не видят… Никита осёкся. Монахи… Троица… Он как-то и забыл, что ведь и сам собирается на постриг… Собирался, то бишь… Он тяжело вздохнул и правой рукой потянул ворот рубахи, повел шеей, стараясь высвободиться. Не-е-ет! Теперь уже – нет. Никита закачал головой, медленно сделал шаг вперед, с мольбою и надеждой посмотрел в глаза Божьей Матери. Ведь ты же поймешь меня, Пречистая Дева! Не могу я постригаться теперь. Не с Тобою сердце мое, душа моя! Не будет мне покоя в твоей обители…
Никита смотрел на икону не отрываясь, и вдруг ему почудилось, будто глаза Богоматери на мгновение озарились добрым, лучистым светом, озарились и вновь погасли. Сердце Никиты ёкнуло, в груди пробежал сладостный холодок. Правая рука сама занеслась ко лбу и начертала крестное знаменье. Аминь. Так! Надо собраться и успокоиться! На чём же я остановился?..
Ноги снова понесли Никиту вперед. Снова стена, разворот, три шага до двери… Глаза его блуждали по клети невидящим взором, выхватывая в темноте то пол, то потолок, то стены. Любава… Любавушка… Как сладко отзывалось на его мысленных устах это волшебное имя. Вот так, одним разом перевернулась вся жизнь его. И ни о чем другом ему не думалось. Только эти глаза, эти прекрасные глаза, и дивные щечки, и горделивые брови и надменные губки, и стройный стан… Вот снова предстало все это перед его взором, и снова сердце пустилось в галоп, и дыхание участилось. Ну же, хватит, успокаивал он себя. Всё решено. Теперь ты будешь рядом. Останешься у боярина. Съездишь на Москву, вернешься, а там, глядишь… Только бы помог Господь службу великому сослужить поспособней. Чтоб и впрямь отечеством пожаловал. При этих мыслях Никита почувствовал, что будь он вот сейчас на Москве, не раздумывая, в одиночку взял бы приступом Шемякин двор, а заодно выплатил бы княжий откуп да погнал бы всех татар. За такое, что ему
