от него она больше не получит. Но, писала далее мать, он, Г. Р., никак от этих событий не пострадает, ибо своего сына отец намерен всячески поддерживать и впредь. Что же касается нее, то и здесь, писала мать, Г. Р. не должен волноваться – ее новый избранник вполне обеспечен.
Г. Р. прочитал письмо дважды, затем еще раз. Потом закрыл глаза. На его лице как маска застыла гримаса отвращения. Он словно наяву увидел, что «человек с замечательным характером» проделывает в постели с его матерью – то, что делал он сам в своих снах. Видение предстало перед ним в мельчайших подробностях.
Ему понадобились все силы, чтобы преодолеть, победить охватившие его гнев и отчаяние. Никто не мог ему помочь, разве что товарищ по комнате и постели, но и это лекарство не избавляло его от боли. А может быть, лекарства от такой боли не существовало вообще.
И тут откуда-то из глубины всплыло в нем воспоминание о девушке с черной бархатной лентой в волосах; девушке, о которой со дня приезда в интернат он совершенно забыл. Она явилась ему, как наяву – наклонилась, едва не касаясь губами его щеки, и прошептала слова утешения, которые тогда, в ту минуту, он даже не разобрал. Но то были единственные слова, которые ему были нужны, – не просто утешение, но и трезвая, добрая, дружеская поддержка. Эти слова вдохнули в него надежду и даже некий покой, обратив бездонное отчаяние в радость ожидания чего-то необычного, огромного, даже праздничного. Тогда же он дал себе некую клятву.
Этой же ночью, лежа в постели в объятьях своего друга, Г. Р. сказал ему, что больше этого не будет и этот раз – последний. Отныне каждый из них будет спать в своей постели. Почему? Он не может объяснить своего решения, но оно бесповоротно. Единственное, что он может сказать и в чем может даже поклясться, что никто из мальчиков не займет освободившееся место, нет: их дружба навсегда останется в его сердце, и он, Г. Р., никогда не забудет их любви, но вместе они уже не будут. Никогда. Нет, больше он ничего не может ни добавить, ни объяснить. Прошлое отныне должно быть только воспоминанием, отныне и навсегда.
Той ночью оба мальчика долго плакали, обнимая друг друга, а утром Г. Р. попросил перевести его в другую комнату. Директор интерната не впервые сталкивался с подобными просьбами. Разрешение Г. Р. получил.
В последний год жизни в интернате, когда Г. Р. было восемнадцать, во время коротких каникул он попал на вечеринку к Н. Войдя в комнату, он увидел девушку с бархатной лентой в волосах цвета темной меди. Она сидела в кресле, разговаривая о чем-то с подругой. Г. Р. с трудом оторвал от девушки взгляд и, подойдя к столу, где стояли подносы с напитками, одну за другой выпил несколько рюмок вина. Затем забился в угол, где, не двинувшись с места, и провел весь вечер, не отрывая глаз от девушки с лентой в волосах. У Н. он спросил ее имя, хотя кое-какие догадки на этот счет у него уже были. Н. сказал, что девушку зовут Tea. Услышав это, Г. Р. ощутил огромную, захлестнувшую его радость. Действительность оказалась
