вовремя плачу аренду, бережно отношусь к мебели и вещам (чайник я застал уже сломанным), поливаю цветы, поддерживаю необычайную для холостяка чистоту и порядок. Единственное его замечание касалось расположения книг в доме. Я объяснил: невозможность уловить строгий порядок, в котором пребывают книги – это, извините, ваша собственная проблема. Ведь кто знает, в какой момент и в какой части квартиры мне приспичит прочесть Оруэла или Брэдбери?
Молоко оказалось кислым, а кофе – совсем испорченным. Раздосадованный этим, я взял книгу, которая лежала рядом на столе. Из неё высыпалось несколько писем на русском, английском и китайском, вдобавок – открытка с иероглифами и фотографией парка в азиатском стиле, с хижиной и круглой дверью в ней. Книга была написана Харуки Мураками и называлась «Медленной шлюпкой в Китай». На обложке изображены закатные туманные холмы, отражающиеся в реке, крохотная лодка с человеком и надпись: «…сяду на каменные ступени в порту и подожду, когда на чистом горизонте появится медленная шлюпка в Китай». Я помню, как меня поразили название этой книги и эта надпись на обложке.
Так я впервые познакомился с творчеством Харуки Мураками.
А когда я впервые познакомился с китайцами?..
Я собрал навеявшие на меня воспоминания письма.
Будучи магистром филологического факультета Йоханнесфельдского педагогического университета, я подрабатывал в Центре международных отношений. Занятий было уже немного, всего несколько пар в неделю, поэтому времени для заработка оставалось достаточно, даже при условии усердной стабильной работы над диссертацией. Я был чем-то вроде секретаря «принеси-подай», исполняющего всю бумажную работу для нужд центра и преподавателей. Платили мало. Иногда, даже редко. Спасала повышенная именная стипендия Эрнста Теодора Амадея Гофмана «за учебные и спортивные достижения», которая превышала мою тогдашнюю заработную плату. Впрочем, я всё равно жил один, тратиться было особо не на что.
В то время я мечтал о карьере учёного, который пишет научные работы, совершая открытия, утверждая гипотезы и опровергая мнения других. Моё идеальное будущее воплощалось в образе этакого мудрого, многое пережившего, но при этом добродушного старичка в твидовом пиджаке с чуть заметным брюшком и трубкой во рту. Хотя я уже тогда начинал чувствовать всю элитарность науки и оторванность её теоретической части от реальной жизни подавляющего большинства людей, пусть они и пользуются её вещественными воплощениями, стоящими на полках магазинов и аптек. Понимал, что молекулярная физика и литературные архетипы одинаково далеки от наших каждодневных дел и обязанностей.
Мне очень повезло с темой моего исследования и научным руководителем. Тогда я не понимал, как можно посвящать свою жизнь рассмотрению фонем, суффиксов, диалектов и истории языка. Лингвистика вообще давалась плохо: древнерусский, старославянский, греческий и латинский прошли совсем мимо меня. Помимо родного знал лишь английский, да и то посредственно. Таков
