сверху.
– И чего? Ну, ты трахнешь ее, а что потом? Ангелы не какают, музу не трахают…
Кутельский в ответ дернулся, но освободиться из захвата не смог. Лев Саныч прошептал ему в ухо:
– Как сказал классик, девки существуют для того, чтобы их…Тискать…
Чарли забился под ним, а Абуладзе беспощадно продолжил:
– И… Им это нравится… Ничего я такого не делал, чтоб она не…
Кутельский сумел высвободить правую руку и коротко ударил профессора в ухо. Вырвался, оказался сверху и заработал кулаками. Абуладзе пинком в пах перебросил соперника через голову.
Схватка утомила обоих, и противники поднялись не сразу, а с коленок, упираясь в землю руками. Чарли утер разбитый нос тыльной стороной ладони, размазал грязь по лицу и принял боевую стойку.
– Чарли, допустим, вы меня сейчас победите. И что? – Лев Саныч распахнул объятия, демонстрируя грязный живот. – Я просто упаду на вас своими ста килограммами, и как вы из-под меня выберетесь?
Кутельский, молча, с кошачьей грацией, сделал шажок вперед.
– А мне падать нельзя, – как-то совсем уж по-стариковски заключил Абуладзе и прижал правую ладонь чуть ниже груди.
Чарли выпрямился, его боевой пыл куда-то испарился.
– Сердце – слева! – заметил он.
– Это – не сердце. Ребро! – Лев Саныч завел руки за спину. – Вот, можете потрогать.
– У вас сломано ребро? – не поверил пилот.
– Не сломано, оно просто отвалилось. От грудины. Трогайте не бойтесь, это не больно – здесь нет нервных окончаний.
Пилот осторожно нащупал на животе профессора твердый отросток:
– И чего?
– А ничего! В моем возрасте хрящевые ткани не восстанавливаются. Вот и болтается.
– Но можно же что-то сделать?
– Скобу поставить. В стационаре. А у меня денег нет. И потом контракт надо добить. Все потом! Так что вы поосторожнее деритесь.
– Ладно, профессор.
Кутельский поморщился. Коленки саднили. Он наклонился, оперся о них руками.
– Девушку мы, похоже, обидели. Где она кстати? – заметил профессор и закричал: – Моника-а-а!
Они доковыляли до места начала схватки. Майка Моники болталась на ветке. Лев Саныч своим коронным жестом потер переносицу.
– Интересно. Она полностью разделась, чтобы привлечь наше внимание, а мы…
– Ее не заметили, – с грустью в голосе закончил фразу Кутельский.
Они обыскали станцию, флаер, осмотрели пустой шлюз… Моники не было ни на пляже, ни в роще, ни в ангаре.
Грязь сделал обе нелепых, полностью противоположных друг другу фигуры, похожими. Кожа грузного Абуладзе потемнела. И загорелая кожа Чарли, худого, в изорванной форменной рубашке и шортах без пуговиц на ширинке так, что их приходилось придерживать руками, весь в ссадинах, посветлела.
Наконец, оба остановились на платформе. Помолчали,
