джентльмену, Мэтью был в одном из своих новых сюртуков, пошитых Бенджамином Аулзом: темно-бордовом, как и жилет. Обшлага и лацканы были отделаны черным бархатом. Белая рубашка и галстух безупречно чисты и накрахмалены, на ногах – новые черные сапоги, на голове – черная треуголка.
– Денежками, смотрю, разжились, – сказал Морг, приблизившись лицом к лицу Мэтью. Он подмигнул и почти шепотом добавил: – Вот и молодец.
«Как описать неописуемое?» – подумал Мэтью. С физическим обликом дело обстояло довольно просто: в широком лице Морга смешались черты джентльмена и дикаря. Лоб слегка выдавался вперед над сросшимися бровями цвета соломы. Такого же цвета были его непокорные спутанные волосы – в них, может быть, было чуть больше рыжины и они начинали седеть на висках. Густые усы были скорее седыми, чем соломенными, и со времени их июльской встречи пациент отрастил бороду, которая была как будто на скорую руку сметана из кусочков бород нескольких людей: тут немного темно-коричневая, там рыжее пятно, вот вкрапление каштановой, серебристый клочок под мясистой нижней губой и угольно-черная полоска на подбородке.
Он оказался не таким крупным, как запомнилось Мэтью. У него была могучая грудь бочкой и мощные плечи – пепельного цвета больничная рубаха сидела на нем в обтяжку, но руки и ноги торчали палками. Роста он был почти такого же, как Мэтью, но стоял сгорбившись: видимо, что-то с позвоночником. Руки его, однако, заслуживали особого внимания: непропорционально большие, с длинными пальцами и узловатыми костяшками; черные от въевшейся грязи отросшие ногти, зазубренные и острые, как маленькие клинки. Морг, очевидно, или отказывался мыться, или же ему давно не давали воспользоваться мылом и водой: его чешуйчатая плоть была серой, под стать одежде. А пахнуть так, как он, могла бы какая-нибудь падаль, истлевающая в болотной жиже, подумал Мэтью.
При всем этом у Морга был длинный аристократический нос с узкой переносицей и ноздрями, по-эстетски чувствительно раздувавшимися, будто ему нестерпимо было обонять вонь собственного тела. Глазами (большими, бледно-голубыми, холодными, но не лишенными веселости, в которых время от времени поблескивал игривый огонек, словно вдалеке зажигали красный сигнальный фонарь, и несомненно умными) он живо обшаривал все вокруг, впитывая все и вся, – как, собственно, и сам Мэтью.
Труднее было описать в Морге другое, думал Мэтью, – исходившее от него спокойствие, полное пренебрежение ко всему, что бы ни происходило в этом кабинете. Казалось, ему на все наплевать, но было в нем и что-то еще – какая-то уверенность, которая, наверное, противоречила сложившимся обстоятельствам, но ощущалась так же явственно, как шедший от него смрад. Она говорила о его силе и презрении к окружающим, и от одного этого Мэтью было очень не по себе. Когда Мэтью увидел Морга в первый раз, он решил, что ему явился сам Сатана. Но пусть Морг скорее хитер и коварен, чем болен, как тогда, в июле, сказал Рамсенделл, в конце концов, он всего лишь человеческое существо из плоти, костей, крови, волос и грязи. Судя по его виду, главным образом из волос и грязи. Ржавых звеньев в кандалах нет. День предстоит
