и наказали со всей строгостью.
Губы Грейтхауса скривились в усмешке.
– И что же вы с ним сделали? Отняли у него душистое мыло?
– Нет, мы поместили его в одиночное заключение до тех пор, пока не было решено, что он может снова присоединиться к остальным пациентам. И потом на свободе он находился всего несколько дней перед тем, как вы, господа, увидели его лицо в окне. К тому времени у нас уже побывал представитель квакеров, которые получили из Лондона письмо от их врача, адресованное мне, с объяснением положения дел. После этого его держали отдельно от всех.
– А надо было бы его разделать под орех, – подвел итог Грейтхаус.
Мэтью смотрел на Морга, нахмурив брови, новые вопросы так и рвались из него.
– А жена у вас есть? И какие-нибудь родственники?
– На оба вопроса ответ: нет.
– Где вы жили до того, как вас арестовали?
– То тут, то там. В основном там.
– А работали где?
– На большой дороге, мистер Корбетт. Мы с моим товарищем неплохо зарабатывали: проворачивали разные делишки, освобождали проезжих от денежек. Упокой, Господи, душу Уильяма Раттисона.
– Его сообщника застрелили, когда они в последний раз пытались кого-то ограбить, – сказал Хальцен. – Видимо, даже терпению квакеров есть предел: они посадили вооруженных констеблей в один из экипажей, курсирующих между Филадельфией и Нью-Йорком.
– Скажите, – снова обратился Мэтью к Моргу, – вы с Раттисоном убивали кого-нибудь, когда… проворачивали свои делишки?
– Нет. Ну, нам с Ратси приходилось иногда дать кому-нибудь по башке, если человек начинал болтать. Убийство не входило в наши намерения, нам нужны были деньги.
Мэтью потер подбородок. Что-то во всем этом не давало ему покоя.
– Значит, вы предпочли провести оставшуюся жизнь в сумасшедшем доме, вместо того чтобы предстать перед судьей и получить срок… то есть… клеймо на руку и, скажем, три года? Наверное, решили, что из психбольницы легче будет убежать? И почему сейчас вы с такой охотой покидаете это место, что даже не пытаетесь оспаривать обвинения? Ведь врач квакеров мог и ошибаться.
На лице Морга снова появилась улыбка, а потом медленно сошла с него. Холодное выражение его глаз нисколько не изменилось.
– Дело в том, – ответил он, – что я никогда не лгу людям, если они не дураки.
– Вы хотите сказать, что не лжете людям, которых невозможно одурачить, – сказал Грейтхаус.
– Я хотел сказать то, что сказал. Меня в любом случае отсюда заберут. Посадят на корабль и отправят в Англию. Приведут в суд, меня опознают свидетели, потом у меня выклянчат, чтобы я показал, где захоронены три очень красивые и очень глупые леди, запихнут в Ньюгейтскую тюрьму, и, наконец, под хохот слюнявой черни я взойду на виселицу. Это произойдет в любом случае. Зачем же мне что-то скрывать и пятнать мою честь перед такими профессионалами,
