от тебя, чтобы ты не попытался все переделать. Тебе казалось, что ты подавил меня, поглотил и сделал собственной частью. Но тогда я победил. И сейчас снова взял над тобой верх, герниец. И так будет всегда.
Я едва не предупредил его, чтобы он не был в этом чересчур уверен, но сдержался – мне ни к чему, чтобы он оставался настороже. Он больше со мной не разговаривал, а направился вдоль ручья к Оликее и Ликари. Она сидела у костра, обхватив руками свое обнаженное тело. Днем потеплело, но не слишком.
– Поиски еды помогут тебе согреться, – бросил он ей. – Это последний день, который мы здесь проведем. Мы поедим, а потом будем спать до заката.
– Здесь уже почти нечего собирать! – возразила Оликея, но Ликари тут же опроверг ее заявление.
Он подбежал ко мне и с гордостью предъявил шесть серебристых рыбин, подвешенные за жабры на ивовом пруте.
– Я их сам поймал! – крикнул он, его руки до локтя раскраснелись от ледяной воды.
– Замечательно! – похвалил мальчик-солдат и взъерошил ему волосы.
Ребенок завертелся под его ладонью, точно счастливый щенок. Оликея с кислым видом взяла рыбу и пошла ее чистить. Мальчик-солдат вернулся к ручью и поеданию травяных корней. Он бы предпочел еду, более насыщенную магией, но в ее отсутствие набивал мой живот всем, что казалось съедобным.
Оликея вернулась с наспех сплетенным мешком, наполненным крупными грибами и колючими шишками. Шишки она отдала Ликари, и тот принялся бить их о камень у ручья, вытряхивая крупные семена. Грибы оказались плотными и крепкими, с рядами трубочек вместо пластинок под оранжевыми шляпками. Оликея нарезала их крупными кусками, чтобы поджарить над огнем вместе с рыбой.
Поев, все трое устроились в гнезде из мха и листьев, чтобы проспать остаток дня. Я в отдыхе не нуждался. Вместо этого в кромешной тьме за закрытыми веками мальчика-солдата мои мысли гонялись за собственными хвостами по замкнутому кругу. Что он сделал по воле магии такого, о чем я даже не узнал, и когда это произошло? В ужасе я вспоминал те случаи, когда приходил в себя вне дома после того, как бродил во сне. Случилось ли это тогда? Или дома, в Широкой Долине, или даже пока я еще учился в Академии? Я вспомнил, как танцоры-спеки пришли с балаганом в Старый Тарес. Когда я увидел их, я поднял руку и подал знак обрушить на столицу смертоносную чуму. Да, теперь я понимал, что это сделал мальчик-солдат. Но что еще он натворил, о чем я не имею ни малейшего понятия? Повлиял на мои мысли об отце? Ускорил нашу ссору с Карсиной?
Когда я счел эти рассуждения бессмысленными, мои мысли вернулись к Эпини, Спинку и Эмзил. Я гадал, удалось ли Эпини благополучно добраться до дома, сумела ли она убедить Спинка и Эмзил, что я жив и они меня не подвели. И об остальном Геттисе я тоже думал. Очевидно, что моя смерть никого особенно не обеспокоит. Я даже сомневался, что будет предпринято серьезное расследование. В Геттисе в основном жили солдаты, каторжники, освобожденные заключенные и их семьи. Магия спеков наполняла город чередующимися волнами ужаса и отчаяния. Здесь насилие и преступления сделались столь же привычными, как
