спокойно ответил старший, – мы не в стойбище, но ведем одного из нас к месту, где сходятся воедино миры. Пусть ушедшие увидят, что мы верны древнему обычаю.
И при этих словах что-то твердое и болезненное вдруг отпустило сердце Тесугу. Ему позволят остаться на вечер предков. Он увидит это, хотя бы за два дня до того, как закончится его жизнь в этом мире.
А Бын, между тем, несколькими легкими движениями выпутал дуду из завязки на шее. Она была сделана из кости грифа – и это все, что полагалось знать о ней. Как неспящие делают их, как заставляют извлекаемые из неё звуки сплетаться воедино, будоража душу и заставляя кожу идти мурашками – не было известно никому.
Бын, между тем, выпутав дуду, снимал с пояса другую вещь, смотреть на которую просто так воспрещалось – связку костяных пластин с тайными знаками. Когда-то давно Тесугу слышал, что пластины эти Бын принес из Обиталища Первых, получив их неким тайным, непостижимым для людей образом, и что костяные изображения могли говорить, если он того желал. Заговорят ли сейчас?
Узловатыми пальцами левой руки он подхватил пластинки, соединенные жильной нитью, и завертел их в воздухе. Стрекочущий, шелестящий звук наполнил уши, и Тесугу ощутил, как задрожали тела мужчин. Темные-на-темном, блестящие и немигающие, девять пар глаз были сейчас вперены в сухопарого, полуголого мужчину, вращавшего костяные погремушки. В тиши гаснущего дня, в безводной пустоте синего неба треск пластин, казалось, долетал до глаз Древних.
Внезапно Бын остановил руку, и треск смолк. Положив пластинки на землю, он поднес к губам зажатую в правой руке дуду, и, казалось, все прекратили дышать. Сейчас раздастся голос духов… И свист поплыл над сполохами гаснущего костра. Бын перебирал пальцами одной руки по четырем отверстиям, второй просто поддерживая дуду, и повторяющиеся звуки мелодии, то стихавшие, то взлетавшие вверх, заставляли кожу идти мурашками. Так вот, значит, как оно происходит. Вот что слышат люди, которые допущены на бдения неспящих. Тесугу сжал руки, стараясь запомнить каждый миг.
А прерывистая, рваная мелодия извивалась, поднимаясь и кружась над головами, становясь быстрее и быстрее – и вдруг оборвалась. Бын отвел дуду от губ и впервые поднял глаза на слушавших его.
– Они здесь, – сказал он негромко, – они видят нас. Они слышат нас.
Подняв руку, он указал на небо, усыпанное звездной россыпью.
– Их костры, – продолжал он, – Древние, что говорили с рогатым народом и с горными братьями на одном языке. Они шли сюда из земель, где всегда светло, куда никогда не приходит мрак – и дошли до горных хребтов, за которыми вечная ночь. И видели они медведей с человечьими головами, и говорили со змеями, и вел их Эцу, величайший из них. Он разделил верхний и нижний миры, он дал людям их речь, и увел в горний мир тех, кто был равен ему.
Бын замолчал, и опять поднес к губам дуду, и жалобно зазвучал её голос.
– А потом пришел день его гнева, – почти беззвучно окончил он.
Мужчины молчали,
