цеховой документации, ни в архиве директора, изъятых комиссией для проверки, его докладная не обнаружена, дядя Саша онемел, после чего впал в глухую депрессию. К счастью, своей вины он не признал и через месяц был выпущен под подписку о невыезде. Хотя характер правонарушения позволял оставить его на свободе до суда, дяде Саше несказанно повезло. То ли следователь – буквоед и слуга закона, то ли прокурор ушел в отпуск, но, так или иначе, он оказался дома. Там его, однако, ждало не меньшее разочарование: с работы уволили, запретив строго-настрого впускать на территорию завода. Попытки связаться с директором ни к чему не привели. Сашины звонки игнорировали даже недавние коллеги, прекрасно знавшие, что вопрос об износе оборудования он ставил не раз. По всему выходило, Саше готовят хорошо спланированную, показательную экзекуцию.
Как бы там ни было, в то время мне было не до него. Мама стремительно угасала, жить ей оставалось считанные месяцы. И хотя, выходя из забытья, она не раз просила меня вмешаться, пока дядя Саша сидел, я ничего реального предпринять не мог. Не знал даже, в чем конкретно его обвиняют.
– Н-да… – изрек отпрыск, после чего семья Куницыных некоторое время молчала. И стар и млад испытывали одинаковое, хоть и вкравшееся независимо друг от друга чувство: почему так мерзко скрипит сегодня снег, притом что, по обыкновению, его хруст бодрит и радует? Хрустофобию первым преодолел глава дома.
– Когда дядя Саша, по выходе из тюрьмы, приехал к маме попрощаться, он посвятил нас во все подробности этого от начала и до конца сфальсифицированного дела. Возмутившись, я по своим каналам снесся с прокуратурой, но «слив» ничего хорошего не сулил. Обвинение намеревалось потребовать тринадцати лет строгого режима, что означало: признав виновным, его приговорят не менее, чем к одиннадцати. Оттуда и нашептали: директора лоббирует секретарь ЦК КПСС Долгих. При такой расстановке оставалось единственное: пойти к Андропову и, изложив суть дела, упросить вмешаться. Лишь он мог предотвратить самосуд. Но, зная, что закулисных игр Юрий Владимирович неизменно сторонится, идти к нему смысла я не видел. И сказать честно, мысленно с дядей Сашей я тогда попрощался. Ведь не секрет: праведники в лагере не выживают. Даже мама понимала это, зная, насколько от природы раним и беззащитен ее брат.
Последние мамины дни мне не забыть, пока начертано дышать и думать. Мама походила на почерневший скелет, из которого недуг выскоблил все живое, заполнив пустоты болью. На моих глазах боль догрызала призрак, который почти не шевелился, зато маялся, не переставая…
– Батя!
– Прости, сын, развезло! Соберусь…сейчас… вот… На последнем выдохе – откуда только взялось – мама изъеденными до пор губами прошептала. Пожирая взором артикуляцию, уловил: «Сашу спаси…».
– Спасу! – безрассудно выпалил я, цепляясь зубами за шестеренки агонии.
– Поклянись… – последнее, что разобрал.
– Клянусь,
