дезертир?! – в один голос спросили мы с Барашковым.
Токарев не успел ответить: полил дождь, хотя небо было солнечным, безоблачно синим. Это был настоящий душ, отвесный, сверкающий, частый. Все полезли под плащ-палатку и под парашюты – их Кухарченко принес ночью из Рябиновки.
Под веселый, звонкий шум сверкающего слепого дождя Щелкунов рассказал Барашкову и мне о бегстве Гришки, товарища Гущина и Богданова, ушастого приймака из Рябиновки. Гришка сбежал под утро с поста у лагеря и уже больше не возвращался.
Богданов так объяснил причину бегства своего бывшего друга:
– Не поверил, видать, в нашу силу. Армия, мол, вон какая сила – пушки, танки, – и то не могла с немцем совладать. А у нас и вовсе мало силенок, с бору по сосенке, не устоим против немца, плетью обуха не перешибешь – словом, артель «Напрасный труд», перестреляют, перевешают, а для него главное – шкуру свою соблюсти. Немец-то, слыхать, опять наступает, на Керчь, Севастополь, похваляется – Харьков взял… Да и всегда был Гришка слаб в коленках. Таких людей в этой сторонке «баязливцами» зовут.
Щелкунов, никогда не стеснявшийся вслух выражать свои мысли, грубо заметил:
– Если так, то, наверно, и ты, и твой Гущин тоже смотаетесь да и выдадите нас немцам. Куда теперь этот Гришка денется? Одна дорога ему – к фрицам! На месте командира я не брал бы в нашу комсомольскую десантную группу всяких окруженцев и тем более военнопленных, пусть и беглых…
Лицо Богданова налилось кровью, глаза зло сверкнули из-под сдвинутых бровей, но, прежде чем он смог возразить, послышался громкий голос Самсонова:
– Если, Щелкунов, я еще раз услышу подобные разговоры – ты разлагаешь коллектив, – уйдешь от нас ты, а не Богданов и Гущин!
Токарев и ни слова не промолвивший Покатило обменялись тревожными взглядами, потупились в неловком молчании. Щелкунов, бледный, с перекошенным лицом, проговорил:
– Вам известно, Георгий Иванович, как расценивает сталинский устав сдачу в плен?
– А вам известно, Щелкунов, как расценивает устав неповиновение командиру? И я тебе не «Георгий Иванович», а «товарищ командир»! Понятно? И к сведению всех бойцов: я не потерплю антагонизма между десантниками и партизанами. За всякое проявление вражды карать буду… Расстреливать буду!
– Опять расстреливать… – пробормотала Надя, помешивая прутиком кашу в котелках. – Воевать-то когда начнем?
По бледному лицу Самсонова пробежала нервная судорога, и он привычным жестом потер пальцами лоб и дергавшиеся брови.
– Все в сборе? – спросил командир. Голос его еще был тугим от волнения. – Расскажите-ка про свою группу, – обратился он к Токареву и Покатило, – про то, как зимовали тут.
2
– Да что рассказывать… – проговорил раскатистым басом Токарев, с улыбкой поглаживая давно небритый подбородок. Он сидел согнувшись, подпирая массивной головой
