комплимент.
Направляясь к своему шалашу, я оглянулся и уловил – или показалось мне, что уловил, – на застигнутом врасплох лице Ефимова тот самый до бешенства доводивший меня скептицизм, с каким глядели на безусых десантников иные новички-партизаны, – ту же грустную усмешку и то же горькое разочарование в глазах, яснее слов говорившие: «Плохи, видно, дела у Красной Армии, раз она таких молокососов нам на подмогу бросает».
2
Еще одна лунная, походная ночь… На разгром эсэсовского гарнизона под Могилевом вышел весь отряд. Он насчитывал уже около восьмидесяти бойцов с одним станкачом, семью «ручниками» и десятком автоматов. Кухарченко шел в головном дозоре с Богомазом за проводника, истребляя на пути мелкие группы полицаев.
Самсонов назначил меня своим связным, но скоро заметил, что я все еще хромаю, и приказал Щелкунову сменить меня.
Стоя с Аксенычем и Ефимовым у околицы, с видимым удовольствием глядя на шедших мимо партизан, Самсонов проговорил:
– На гусеницу колонна похожа, верно?
Ефимов тут же ввернул словно смазанные вазелином слова:
– Очень верно! Ног много, а голова, товарищ капитан, одна!
На марше я слышал, как спорили Полевой и Кухарченко.
– Не нравится мне, Алексей, твоя манера, – говорил Полевой. – Больно груб ты с населением. Плохой пример подаешь. Вчера в Краснице, например. Автомат на стол – тащи, мамаша, пожрать поживей, я не намерен за вас воевать на пустое брюхо. Потом этот фокус с компасом – знаю, мол, мамаша, где у вас сало зарыто!
– Что я, христарадничать под окном, что ли, должен?! По миру ходить? Попрошайничать? Чтобы меня оглоблей от ворот погнали? Знаем мы ихнее гостеприимство: не жалей тещина добра, колупай масло шилом!
– Надо просить вежливо, с достоинством и не бряцать оружием. Заодно поговорить с людьми, сводку рассказать…
– Да брось ты меня воспитывать, комиссар! Не учи ученого! Тебя чем со всем твоим обхождением в последней деревне накормили?
– Ну, бульбой с кислым молоком…
– То-то и оно. А я курочку вареную завернул да яишню…
Когда в Краснице мы разбрелись по домам, чтобы поужинать, я пошел не за комиссаром, а за Кухарченко – курятину я тоже предпочитал бульбе с кислым молоком.
После плотного ужина в доме старосты я подошел к дощатой перегородке, оклеенной закопченными, желтыми, как крепкий чай, газетами, и точно прилип к ним, не мог оторваться от них, так живо напомнили мне они мирное время.
– «Театр имени Мейерхольда. “Ревизор”», – читал я вслух объявления и заголовки, освещая стену фонариком. – «Мюзик-холл: Демьян Бедный. “Как 14-я дивизия в рай шла”». Ого! Газета за тридцать второй год! «Переговоры о разоружении в Женеве! Мировой капитализм в тисках кризиса»… Посмотрите, ребята! Тридцать девятый год! Агентство Гавас передает по радио следующее официальное коммюнике: «16 сентября,
