вскрыл агатовый ящичек. Бандиты, затаив дыхание, смотрели через его плечо. Вздох разочарования вырвался у них всех, когда главарь вытащил из шкатулки только перстень и кусок пергамента.
– Кольцо, – сказал один, дернув себя за бороду.
– И какая-то бумажонка… – ответил другой.
– Я думал, нам все ж таки повезло, и в этом ящичке полно драгоценностей!
Франсуа в это время, повертев в руке бриллиантовый перстень, развернул пергамент. Читать он умел не слишком хорошо, а его подельники и вовсе не разумели грамоты. Но он не смог разобрать написанного, потому что не знал окситанского языка, на котором граф обращался в письме к Черной Розе.
– Черт побери! – воскликнул главарь, и так и эдак вертя в руках бумагу. – Какие-то каракули!
– Брось ты эту бумажонку, Франсуа… Вот перстенек – вещица ценная, коли алмаз в нем настоящий! Загоним его какому-нибудь скупщику, хоть малость деньжат выручим.
– Болваны!.. Бумага часто бывает важнее всяких безделушек. Нет, её надо показать монсеньору.
– Но колечко—то будет наше, Франсуа? Ты же не отдашь его своему хозяину?..
– Идиоты! А вдруг в этих каракулях как раз про кольцо и говорится? Что тогда скажет монсеньор? Он и так меня прибьет за смерть де Брие, да и вам не поздоровится… Он в ярости ужасен.
– Этот негодяй здорово сопротивлялся и укокошил троих наших. Скажем, что он и прыщавого Поля прирезал. Вот и пришлось его маленько успокоить, и мы не ожидали, что он возьмет да вдруг и окочурится, – предложил один из бандитов.
– Да уж, придется что-нибудь придумать, – сказал Франсуа. – Ладно, ребята, за дело! Тащите трупы к телеге в лесу. Отвезем их к реке, привяжем камни к ногам – и концы в воду! А дохлых лошадей – в яму, которую мы вырыли… Да закопайте поглубже, чтоб ни волки, ни собаки не добрались! – И бандит, положив перстень и бумагу обратно в шкатулку, захлопнул её и убрал в висевшую на поясе кожаную сумку.
Разбойники, вяло переругиваясь, принялись за дело.
Проснувшись на рассвете следующего дня, Доминик (она, к собственному удивлению, все-таки заснула, и даже крепко спала!) почувствовала жуткий голод. Она спустилась в нижнюю залу, где стояли еще неубранные после вчерашнего столы с остатками свадебного ужина, и набросилась на еду. Отец застал её, жадно обгрызающую оленью ногу и щелкающую зубами, как изголодавшийся волчонок.
– Мари-Доминик, – сказал граф, – надеюсь, ты не забыла о нашем вчерашнем разговоре? Ты едешь в монастырь, и на сборы я даю тебе два часа. Элиза и Клэр помогут тебе… Дом! Ты меня слышишь? Не объедайся, тебе станет плохо!
Ей, действительно, стало плохо, и отъезд пришлось отложить до полудня.
Служанки сложили в сундучок её одежду; отец дал ей с собой шахматную доску с фигурками из слоновой кости в расшитом серебром мешочке. Сестрички Анжель и Николь, непривычно притихшие и серьезные, принесли Доминик набор для вышивания – красивую шкатулку,
