охнула.
– Зря я тебя подняла, Зоенька. Ты и так сутки через двое. Отдыхать тебе надо, девочка моя. А то вон уже что – вен нету, – запричитала Антонина Ивановна.
– Да нет. Вы меня не поняли, – угрюмо сказала я. –Тут дело не во сне. Нету у него вен, и все. Потому и нащупать не могу.
Антонина Ивановна запнулась, и утешающе коснулась моего плеча.
Надо сказать, что о своей этой особенности – чувствовать там, где остальные видели, ну, или не видели, я особо не распространялась.
До последнего момента я всегда думала, что и все так делают. И никогда не считала эту свою особенность чем-то выдающимся.
А вот старшая медсестра знала. Не понимала, как это у меня работает, но знала. Что же до понимания, то тут и я не понимала. Просто у меня так получается, и все тут.
Я растерянно смотрела на воспитанницу мамы, она на меня.
Мужчина же, который лежал тихо-спокойно, практически не дыша, вдруг громко застонал и что-то сказал на непонятном языке.
Мы обе резко обернулись, и увидели, как он сбросил одеяло и стал рвать на себе несчастную ночнушку, которую, очевидно, нашла кастелянша в своих запасах.
Сил у него, похоже, было достаточно. Мои ли неудачные попытки поставить капельницу привели его в этакое состояние, или что другое, но ветхая рубашка в линялых голубеньких цветочках не выдержала напора, и стала распадаться на глазах, являя нам, совершенно обалдевшим от этакого зрелища, одну часть тела, обычно скрываемых под одеждой, за другой.
Когда же, застонав сильнее, он дернулся в последний раз и наконец успокоился, то открылся во всей красе. Мы с Антониной Ивановной минуту, не меньше, обалдело взирали на могучий символ мужского плодородия, который поражал воображение.
В конце концов бедная старшая медсестра, на своем веку повидавшая немало, и вырастевшая двоих парней, покраснела как маков цвет, закашлялась и отвернулась.
Я же…
А тоже отвернулась. Мне необходимо было отдышаться и прийти в себя.
Мужское начало было потрясающего вида, что и говорить. Не скажу, что я была таким уж знатоком в этом вопросе. В конце концов, не так много мужчин было в моей жизни. Однако сравнение было явно не в их пользу.
Да ладно начало.
А вот эти его белокурые, длинные волосы, которые разметались по неудобной больничной подушке, вот они довершили дело.
Ну, здравствуй, глюк. Явился наяву.
И я, девушка выдающихся достоинств, к которым относится еще и весьма крепкая нервная система, не выдержала увиденного и тихо уплыла в обморок.
Последней моей мыслью была одна, утешительная:
– Ну, хоть к Павлу Егорычу идти не надо.
Глава 4
Не глюк!
– Зоя, Зоенька, что с тобой?! – тем не менее, даже находясь в обмороке, я услышала обеспокоенный крик Антонины Ивановны.
Надо же. Я всегда думала, что обморок – это такое состояние, в котором только чернота, пустота и тишина. А тут слышу.
Похоже,
