пытался продавить какое-нибудь выгодное ему решение через судью-жену. Наверно, к этому пришло бы рано или поздно, если брак ваш складывается из отношений молоденькой следачки и строителя, расчистившего себе дорогу в большой бизнес. Но это всегда было неприятно – особенно в случаях, когда Марина действительно не могла ничего поделать.
А в случае Артема руки у Марины были связаны, как у раба, которого везут на хлопковую плантацию. Единственной ниточкой, которую в таком положении хоть как-то можно было дернуть и рассчитывать на чудо, был Константиныч. Но их с Константинычем отношения ментора и ученицы менялись быстрее, чем погода в умеренных широтах: если у Константиныча после очередного осмотра врача было настроение, он начинал обзванивать своих знакомых, не каждого из которых Марина знала по имени, и активно помогать. Если же настроения не было, зампредседателя Мосгорсуда ограничивался дружеским советом. Так случилось и в этот раз: Константиныч посоветовал как можно быстрее переоформить долю Артема в компании на кого-нибудь другого – Егора, например, – и на всякий случай оборвать с арестантом всякие контакты. Потому что силовики, как и любая потусторонняя сущность, не любят, когда их имя упоминают всуе.
А Егор был из того типа мужчин, которым в детстве слишком часто включали песенку «Дружба крепкая не сломается» и которые готовы вламываться ради друга в охваченный пожаром дом, несмотря на то, что их родной дом в общем-то в порядке и их там ждут. Так что Марине Егор угрюмо пообещал, что он не будет ничего делать, но ей это припомнит, причем пригрозил невзирая на то, что в комнате в этот момент присутствовал Саша, пусть он и отвлекся на только что купленную муравьиную ферму. С тех пор и без того натянутые отношения в семье натянулись настолько, что могли в любой момент лопнуть.
Саша ничего не замечал, ну, или делал вид, что не замечал: он воспитался тихим мальчиком, который даже на бульон в детском саду жаловался, преодолевая заметный спазм в горле. Почти безотчетно Марина растила себе на смену свою маленькую копию, только улучшенную: она образцовой юристкой никогда не была, ума для этого было маловато, да и эрудиция ни к чёрту – как носила с собой заложенного пять лет назад на шестидесятой странице «Моби Дика», так и носит; поэтому, наверно, пошла в следователи, а потом в судьи. Но у Саши все эти качества были, и даже больше: он рассуждал быстрее, чем мать, и порой пугал ее скоростью мышления. Возможно, поэтому одной из заплат на их с Егором браке стала муравьиная ферма: котенка Саше не стали покупать, потому что тот отвлекал бы его от занятий и расцарапал бы испанский гарнитур, а вот формикарий подходил идеально. И «животное» в доме есть, пусть и размноженное на сотни копий, и особенного ухода не требует, и Саша меньше времени проводит за компьютером – всё интереснее растить муравьиную империю у себя в аквариуме, чем империю у себя на мониторе. Муравьи, по крайней мере, живые – уже на второй день из яиц вылупились первые рабочие
