цветок с подоконника на холодильник, куда не проникают прямые солнечные лучи, а после заката снова ставит на подоконник. Ранимова однажды заметила, что орхидея словно расцветает при безмолвном и дивном свете Луны. Свои белые лепестки, покрытые большими и мелкими фиолетовыми пятнами, она будто выпрямляла и тянула к звёздному безграничному полю. Никогда этот цветок ещё не выглядел таким прекрасным и загадочным в обычной непроглядной ночной мгле иль при тёплом дневном свете.
Ранимова поставила локти на подоконник и прижала к щекам ладони.
За окном безмолвствовал сонный городок. Окна многоэтажных зданий не горели ночными огнями, они спали, хотя среди них и были те единицы, которые в столь поздний час продолжали озарять, украшать мрачные строения. Девушка приоткрыла форточку. На кухню тотчас проникла мистическая ночная тишина. Эта завораживающая тишь заставляла дышать по-новому. Хотелось выйти на безлюдные улицы и идти, идти куда-нибудь вдаль, до наступления рассвета, ведь утром всё уже будет совсем по-другому.
Ранимова обратилась к орхидее:
– Эх, что со мной происходит?.. Причём сужу строго не других, а себя. Себя, за свой же поступок. Почему я так бездумно поступила? Неужели я заслужила всего этого? Но, хотя, кто ж знал, что так всё ужасно обернётся? Кто же знал, что я смогу на такое решиться? На такой грех… Я всю жизнь была слабой, слабой и нерешительной. А тут… – она замолкла, тяжело вздохнув и оторвав взгляд от сонного городского пейзажа, и вместо этого вонзив его в благоухающую орхидею, – зачем же я будущего ребёнка убила? Лучше бы вы́носила его и родила. На аборт вдруг решилась! По собственной воле! Ладно бы кто-то заставил, хотя, что я говорю?.. Думала, что не смогу прокормить его и воспитать сама… другие же воспитывают! – тут она медленно начала рвать на голове волосы, ядовито осуждая себя. – Я, я убила человека!.. Человек я после этого? А что другие скажут? Хотя смысл мне о других говорить, раз даже врач на меня вредно посматривает. Что ещё от них ожидать?.. Цветок ты мой любимый. Ты единственный меня успокаиваешь. Единственное ты моё золото. Только тебе я могу любовь свою отдать. Никому больше!.. Но раньше и не только тебе… нет! Нет! Не хочу вспоминать ничего и никого! Хватит…
Ранимова снова уставилась на ночной пейзаж.
– Цветочек, прости меня. Пожалуйста. – Шептала она орхидее, которой словно жалко стало эту девушку: краски лепестков будто чуть посерели да сникли. – Ладно, попытаюсь снова уснуть. Что-то меня в сон клонить начало. С чего бы это вдруг? Спокойной ночи.
Она напоследок ещё раз нежно провела пальчиком по листочкам орхидеи, и затем вышла из кухни, и прошла в спальню. Ранимова, идя к своей постели, наступила на несколько салфеток, разбросанных по полу. Девушка укуталась в одеяло, и в скором времени сон взял своё, хоть и через два дня бессонницы.
Громыхающая буря. Высокий обрыв. Она стояла на краю пропасти, на дне которой
