Ранимова пыталась осознать, что тот ужасающий сон закончился и ушёл далеко в небытие.
«Что это было?! Кто все эти люди?! Где я была? Почему? Что за бред мне приснился?».
Она вяло встала с кровати, прошла на кухню и убрала с подоконника орхидею. Её никак не могла покинуть мысль об этом страшном сне. Ранимовой чудилось, будто видение продолжается, будто всё, что она видит сейчас – это ещё более страшное продолжение. Тем не менее, Мария никогда не верила каким-либо сновидением, плохим приметам, ибо те – обыкновенные абсурдные совпадения. Отец ей говорил, что приметы придумывают люди, которые привыкли винить других, освобождая благодаря этому себя от ответственности и мук совести.
Просидев полчаса за кухонным столом и недоев утренний завтрак из-за появившегося чувства тошноты, Ранимова умылась холодной водой и затем пошла в свою спальню, чтобы скрыть яркие синяки за толстым слоем макияжа. Каждый раз, смотря на себя в зеркало, вглядываясь в пугающие глаза, девушке становилось плохо: внутри словно всё сжималось и тлело. От этого отвратного зрелища наворачивались слёзы. А когда они оказывались на её щеках, сдерживать эмоции у неё уже не оставалось сил. Так было и будет всегда. Только стоило ей увидеть плачущего человека, и не важно: близкого или чужого – как она сама начинала плакать; она сама начинала грустить.
Настал первый рабочий день. Ранимова по будильнику, с неохотой и тревогой поднялась с постели. Полностью собравшись и подготовившись к тяжёлому дню, Мария напоследок, перед самим выходом, погладила расцветающую в красках орхидею, и только потом покинула своё страдальческое логово.
В подъезде стоял невыносимый смрад перегара и курева. На стенах были написаны матерные слова и, в резонанс этому, красивые, хоть и излишне сентиментальные, любовные стихи. Ранимова прошла вниз по бетонной лестнице, заметив на ступеньках тоненькую дорожку из капель засохшей крови, и вскоре вышла во двор.
Микрорайон процветал, пел и смеялся. Доносился рёв машин с Р—о проспекта. Улыбались прохожие, с некоторыми из которых Ранимова робко поздоровалась. Всё это заставляло натянуть на лицо счастливую улыбку. Однако стоило яркому Солнцу скрыться за проплывающими облаками, как всё резко переменилось. Деревья микрорайона посерели, птичьи серенады утихли, а людской смех начал пугать и угнетать, будто все стали смеяться над ней – этой бледной тревожной девушкой.
Оказавшись на проспекте, Ранимова будто попала в другое место. Вместо серых, с облезшей штукатуркой домов явились красивые, не однотонные многоэтажные строения. Вместо неровной, с ямами, узкой дороги, здесь была просторная дорожная гладь, по которой машины будто плавно проплывали, как корабли при молчаливом штиле. Да и люди здесь были другие – казались более добродушными.
Проходя под длиннейшими арками деревьев, которые то рябили
