стояла рядом, вжавшись в стену. Видимо, пыталась с ней слиться. Я всячески показывал ей глазами, чтобы прибрала провод, но она не шевелилась. Столбняк.
Какая-то дамочка тянула ко мне руки и жалобно скулила:
– А Кристалинскую, мальчики, Кристалинскую можете?!
Она улыбалась во весь свой рот. При этом я видел, что зубы там отсутствуют напрочь в полном составе. Голос ее тонул в общем вавилоне, и я, как завороженный, смотрел, как она шамкает толстыми губами, словно рыба, выброшенная на берег.
Беззубую толкала в спину другая хорошайка, с наколками на лбу.
– Мальчики! «Клен…»! «Клен ты мой опавший»! – вопила она.
– Цыганочку! Цыганочку! – прорывалась третья.
– «Баньку по-черному»! «Баньку…»!
– «Где мой чер-р-рный пистолет?..»!
На последнем припеве «Шизгары» раздался звук битого стекла. Тут же со страшным треском рухнул поломанный стол. Полетели в окна обломки. Кто-то дико завизжал. Кого-то повалили на пол и волоком потащили прочь…
Следом в зал вбежал гражданин с красной повязкой на рукаве. Дежурный контролер. Он прорвался к нам, выхватил микрофон и гаркнул:
– А-атстави-и-ить! ! !
Музыка оборвалась на высокой ноте. В дальнем углу кто-то по инерции продолжал отплясывать в тишине.
– Стоп, машина, – спокойнее произнес контролер. – Отбой.
– До отбоя еще час, гражданин начальник, – тяжело дыша, вставила усатая.
– Абашидзе, – глянул на нее гражданин начальник. – Я тебе могу постелить отдельно. В трюме. Если будешь настаивать, конечно.
– Не имеешь права, – не унималась усатая. – Мы тут культурно отдыхаем.
– Вы тут барнаулите, а не отдыхаете, – возразил гражданин начальник. – Давайте сворачивайте свои бацалки. Концерт окончен. Все по баракам. А ты, Абашидзе, завтра с утра вместе со всем своим ансамблем сосулек лично вставите стекла и приведете здесь все в полный порядок. Я ясно выражаюсь?
Женщины угрюмо по одной, по двое потянулись к выходу. Через пять минут зал опустел.
– Вы тоже свободны, – сказал человек с повязкой и ушел.
Обратно мы ехали молча. Говорить о чем-либо не хотелось.
Мерно гудел мотор шестьдесят шестого. Из-под колес вылетали испуганные совы.
Изнанка жизни предлагала калорийную пищу для размышлений.
К часу ночи вернулись к себе в клуб. Затащили инструменты.
Айман все еще пребывала в ступоре. Сердобольный Суслик пошел ее провожать.
– Нет уж, – произнес тяжко Нуртай, надевая свою кепку на гипсового Горького, – лучше уж со старой гитарой у себя в клубе, чем с новой хрен его знает где.
Мысль была поддержана единодушным молчанием.
С тех пор мы каждое воскресенье играли на танцах. У себя в клубе.
…Слава наша бежала впереди нас.
В поселок стали наведываться
