себя так, словно не знаешь, кто ты на самом деле.
– Нет, я знаю, кто я, – сказал он, не переставая чувствовать ощупывающие их взгляды, различать чуть слышный шепот, доносящийся со скамеек и с лужайки. Он плотнее сжал ее тонкую руку. – Я твой мальчик. А ты знаешь, что это значит?
– Что?
– Ты должна быть ко мне добра.
– Руфус, я только этого и хочу.
И вот теперь, изнемогая под тяжестью воспоминаний о случившемся после того памятного дня, Руфус понуро брел к 42-й улице; на углу у «Бара и Гриля» он остановился. Через стекло виднелся стоявший за прилавком продавец сандвичей, а перед ним, на мармите[3] – куски мяса. Повыше, на уровне груди, располагались полочки для хлеба, масла, горчицы, острых соусов, соли и перца. Продавец – рослый, крупный мужчина с багровым лицом, отмеченным злом и опустошенностью, – работал в белом халате. Время от времени он ловко готовил сандвич для очередного местного отщепенца. Среди последних встречались пожилые люди, уже смирившиеся со своей участью, как смирились они с тем, что у них выпали зубы, вылезли волосы, а сама жизнь прошла мимо. Молодые люди с мертвыми глазами на желтых лицах, сбившись в кучки, похохатывали; по особой расслабленности тел, вялости мускулатуры можно было прочитать историю их падения. Юнцы были легкой добычей, до которой уже мало находилось охотников, хотя сами они вряд ли догадывались об изменении своего статуса и не находили в себе сил покинуть место, где их развратили. Охотники тоже присутствовали здесь, те держались спокойнее и увереннее своих жертв. В любом городе на нашей грязной земле можно холодной ночью купить мальчишку, пообещав ему пиво и теплый ночлег.
Засунув руки в карманы, Руфус дрожал от холода и, глядя на стеклянную витрину, размышлял, что делать дальше. Он уже подумывал, не отправиться ли в Гарлем, но его страшила мысль о полицейских, которые непременно привяжутся к нему за время долгого путешествия через весь город. И еще он не представлял себе, как будет смотреть в глаза родителям или сестре. Когда он в последний раз видел Иду, то сказал ей, что они с Леоной собираются перебраться в Мексику, где их наконец оставят в покое. Но с тех пор он ни разу не был дома.
Из бара вышел белый мужчина плотного сложения – хорошо одетый, грубоватое лицо, волосы с проседью. Он остановился рядом с Руфусом, поглядывая по сторонам. Руфус не двигался с места, хотя всей душой хотел уйти, в его болезненном сознании одна мысль судорожно сменяла другую, живот скрутили голодные спазмы. Его уже второй раз прошиб пот. Частью своего существа он знал, что сейчас произойдет, и прежде, чем мужчина приблизился к нему и заговорил, что-то в нем умерло.
– Холодновато здесь, на улице. Может зайдем внутрь и выпьем вместе?
– Я бы предпочел съесть сандвич, – пробормотал Руфус и подумал: «Вот и все. Падать дальше уже некуда».
– И сандвич съешь. Почему нет? Закон этого не запрещает.
Руфус огляделся вокруг, потом взглянул в белое, как снег, ледяное лицо мужчины. Он повторял себе, что бояться нечего, это ему не в новинку, бывали и раньше трудные времена, когда приходилось уступать и идти на неприятные физические контакты, но одновременно чувствовал, что
Мармит – емкость для сохранения пищи в горячем виде.
