но банально. Я такого рода стихи пишу лет с десяти, наверное. А первое стихотворение написала в два года. Так трудно жить, когда так рано всё уже прошёл, всё испытал в жизни! – Лиза Котельщикова загадочно улыбнулась и состроила Игорю глазки. – А вообще, когда я была в Москве, меня, как талантливую поэтессу, познакомили с Ахмадулиной, и она мне сказала, чтобы я оставалась в провинции. «Поэты рождаются в провинции. В Москве поэты умирают», – сказала она и посмотрела на меня с завистью. Да, у нас такой прекрасный город! У вас, Маша, нет песен о нашем городе?
– Нет.
– Обязательно напишите. Будут на любом вечере в ходу. А ещё – про осень и про весну. Будут приглашать – всегда должно быть что-то актуальное. По сезону.
– Ладно вам, Лиза! Хорошая же у Маши песня. Вот, если я спою – вы в кресле перевернётесь, – заявил Денис и запел гроулингом что-то по-английски.
– Ну почему! Неплохо, – восторженно заявила Лиза. – Но, Маше так петь не советую.
– Почему? – спросил Игорь. – Есть же и женский гроулинг.
– Давайте, я прочту вам одно стихотворение… Я его читала самому Гребенщикову, когда была в Петербурге. Мы с другом отыскали его квартиру. И позвонили. Я была тогда совсем юная, и он так на меня смотрел… «У Елизаветы два друга: конь и тот, что во сне»… Это он про меня написал, – и она начала читать стихотворение, как раз-таки про осень. По сезону.
«Кажется, её совсем занесло на поворотах. Лишь бы совсем не завралась», – подумал кот… Который когда-то был преподавателем, Георгием Владимировичем.
– Эх… Как быстро летит время, – грустно сказала Даша, присев на край дивана. – Мы вот сидим, весёлые, живые, а… Ещё недавно, был у меня друг. Тоже – бард. Две недели тому назад я узнала, что его больше нет. Или бросился под машину, или – несчастный случай. Такие вот дела. Наших всё меньше, устала считать, кто ушёл, и плакать.
– Да ну! Надо жить – и радоваться, слышали про позитивную философию? Я встаю по утрам и говорю себе, какая я красивая. И талантливая. Так я и стала действительно талантливой, – Лиза фальшиво засмеялась.
Никто не заметил, как кот, выскользнув в приоткрытую дверь, снова ушёл на кухню. Снова заскочил на подоконник и уставился в окно, на голые осенние деревья, лишённые листьев, и глухую кирпичную стену дома напротив.
Масику (или – Жорику?) было грустно.
Он подумал о том, что в своё время, как говорят, везде был официоз. Начинающим талантам было не пробиться, и, чтобы создать своё искусство, они создали андеграунд. Не напечатанную нигде поэзию, бардовскую песню. Впрочем, вслух читать стихи в кабаках – не ново; такое было и во времена Серебряного века поэзии. И что-то при этом ушло безвозвратно. Наверное, то таинство, когда ты один на один с печатными строками. Или – с рукописными, с чернильными буквами.
Андеграунд тоже имеет свои тяжёлые рамки, не менее узкие, чем прокрустово ложе «системы»; такие же
