больше трудностей предвидели другие, тем больше он веселел, потому что по-настоящему вогнать Хорнблауэра в тоску мог только сам Хорнблауэр. Голова уже не болела, и он искренне улыбался в предвкушении напряженного утра. Завтрак он съел с аппетитом, затем надел парадный мундир и снова вышел на палубу. Буш по-прежнему суетился, заканчивая приготовления. Команда была уже в чистых белых куртках и парусиновых штанах, забортный трап – повешен, фалрепы – белы как снег, морские пехотинцы – вычищены и вылощены, койки уложены геометрически правильными рядами. Лишь когда вахтенный мичман доложил, что приближается тендер, у Хорнблауэра слегка перехватило дыхание от мысли, что следующие несколько часов могут стать поворотными в истории мира.
Свист боцманматских дудок дрожью пробежал по всему кораблю, команда выстроилась подивизионно, офицеры в эполетах и при шпагах – впереди, Хорнблауэр – у шканцевого поручня, лицом к ним. Британские моряки не могут соперничать с прусской гвардией на смотру – вымуштровать их до такой степени значило бы уничтожить самые ценные их качества, – но всякий мыслящий человек, глядя на ряды толковых, уверенных лиц, почувствовал бы невольное восхищение.
– По реям! – скомандовал Буш.
Снова взвыли дудки, и марсовые упорядоченным потоком хлынули вверх по вантам, не сбавляя скорости даже на путенс-вантах, где лезть приходилось спиной вниз. Они с ловкостью воздушных гимнастов взлетели по брам-вантам, пробежали по реям, словно канатоходцы, и каждый занимал свою позицию на ножном перте в то мгновение, как ее достигал.
Разные чувства вскипали в душе Хорнблауэра. Сперва он пожалел, что его матросы, гордость и честь флота, выступают на потеху восточному монарху, будто цирковые медведи. И все же, когда каждый матрос встал на свое место, как если бы неким чудом порыв ветра взметнул палые листья и они застыли в безупречном геометрическом рисунке, обида утонула в довольстве художника своим творением. Он надеялся, что Александр, подняв глаза, сумеет понять: эти люди способны проделать то же самое ревущей штормовой ночью, когда бушприт устремляется к незримому небу, а нок-рея – к незримым беснующимся волнам.
Боцман, глядевший одним глазом на правый фальшборт, еле заметно двинул головой. По забортному трапу поднималась небольшая процессия офицеров. Боцманматы поднесли дудки к губам. Тамбурсержант морской пехоты исхитрился щелкнуть пальцами, держа руки по швам, и шесть его барабанщиков начали выбивать бодрую дробь.
– На караул! – крикнул капитан Норман, и пятьдесят ружей с примкнутыми штыками встали вертикально перед пятьюдесятью вертикальными рядами блестящих пуговиц, а палаши трех офицеров морской пехоты взметнулись в военном салюте.
Александр поднялся на борт одновременно с министром флота, которому эти почести формально предназначались; сзади следовали два адъютанта. Он поднес руку к полям шляпы; дудки тем времени затихли на последней пронзительной ноте, барабаны завершили четвертую дробь, грянула первая пушка, и оркестр морской пехоты заиграл марш. Хорнблауэр вышел вперед
