в эти две недели. Чтобы от его присутствия здесь ничего не изменилось.
Потому что в доме семьи Войелло больше нет места искусству.
Глава 3. Дом Казимира Войелло
Иоши
Оглядываясь на эти две недели сейчас, я понимаю, что мне необыкновенно повезло оказаться именно здесь, в светлом доме у моря. Останься я тогда в Театре, моя история закончилась бы куда раньше и куда трагичнее.
И дело даже не в бесконечной усталости, не в скопившейся за долгие годы злости, не в моих апатичных расстройствах. Дело в том, что у меня просто не было бы смысла идти дальше. Здесь мне удалось увидеть и принять истину, от которой я убегал всю жизнь. Ощутить разницу между моим миром и миром других людей. Впервые за многие годы по-настоящему открыть глаза.
Сейчас у меня есть время, и я хочу вспомнить всё ещё раз.
Тогда я проспал почти двое суток, что было не так уж и удивительно. Потом понадобилось много времени, чтобы собраться с силами и хотя бы встать. Распахнуть окна и ещё несколько часов пролежать на полу, наблюдая за морем через деревянные перила балкона.
Настоящее море было невероятным. Мне не доводилось видеть его раньше, а рассказы счастливцев казались неправдоподобными хотя бы потому, что они все слишком отличались друг от друга. Теперь я понимаю, что они не лгали – море действительно могло быть абсолютно разным. За две недели его облик ни разу не повторился.
Потом пришёл Казимир со своими требованиями и условиями. Он запретил мне говорить с кем-либо в его доме. Велел притворяться немым и глухим две недели. Это был странный приказ, за которым отчётливо слышалась просьба, и я не стал перечить ему – тем более что сам хотел бы этого больше всего. И сразу же начал, никак ему не ответив. Нем и глух.
Забавно, что сначала он изложил все правила, и только потом спросил, как я себя чувствую. Это я вспоминаю только сейчас, тогда его голос был просто фоновым шумом, не имеющим смысла.
Тогда всё казалось именно таким.
Мне было тяжело думать о чём бы то ни было. Моё сознание походило на пепелище, остающееся после лесного пожара. Что-то здесь сгорело или умерло, что-то ещё дымилось, от чего-то остались лишь хрупкие угольки.
Приходили какие-то люди: открывали и закрывали окна, оставляли подносы с едой, меняли мои повязки, касались моего лба. Некоторые были мне смутно знакомы (полная женщина с морщинистыми руками), некоторые были лишь размытыми безликими тенями. Это продолжалось несколько дней. Потом жар спал, и я проснулся в пустой комнате перед самым рассветом. Снаружи шёл дождь.
Тогда я спустился в сад, укутавшись в одеяло, и там встретил Честера. Старик в инвалидном кресле держал зонт над белыми астрами, пока дождевая вода омывала его лицо и грудь. Какое-то время я наблюдал за ним, а потом сел рядом в траву.
– Сегодня тебе лучше, – сказал Честер, – Хорошо.
Тогда я не ответил ему не потому, что так велел Казимир, а потому, что не хотел говорить. Но он расценил это иначе.
– Я знаю, что сказал
