этаже.
Встречает меня баба Настя, Веркина мать, ведет на кухню.
Сидим за покрытым розоватой скатертью кухонным столом. Баба Настя сложила толстые огрубелые руки на красном в горошек переднике.
Ей под шестьдесят. Расплывшееся тело, обрюзглое лицо. Так – лет через двадцать – стала бы, наверное, выглядеть постаревшая Верка, которая уже не постареет никогда. Моргающие, обесцвеченные вековечной печалью глазки смотрят горестно и беззащитно.
– Веру могли убить из-за любви или из-за денег, – говорю я. – Или она знала нечто такое, чего не следовало.
– Насчет любви, это не про Веруню, – вздыхает баба Настя.
– А как насчет того, что ей было что-то известно?
– Что она могла такое-этакое выведать в овощном-то киоске? Скажешь тоже.
– А не завещал ли ей кто-то большую сумму? Есть у вас родственники-толстосумы?
– В нашем роду все неудачники. Как на подбор. Мелкая сошка. Беднота.
– Постойте, но у Веры был дядя – большой начальник. Он еще, помню, часики ей из Японии привез.
– А, этот. Мой двоюродный брат. Но он не совсем родня. Приемный. Да, он точно высоко взлетел. В Москву его взяли. Так он давно помер.
– А как у Веры было с личной жизнью?
Баба Настя задумывается.
– Не сообщила я милиционерам, зачем приличного человека дергать? А тебе скажу. Был у Веруни хахаль. Только он, само собой, никаким боком к ее смерти не причастен. Даю свою седую голову на отрез.
Невольно усмехаюсь: бабы Настина голова седа только на висках и над низким морщинистым лбом. Должно быть, она, как и Верка, была рыжей, и красились они одной и той же краской охристого цвета.
– А как с ним связаться?
– Да не в курсе я. Она его сюда не приводила. Знаю только, что Петром зовут. Они – Веруня и Петр – лет десять были вместе.
– Нет ли его номера в Верином сотовом?
– А ведь и точно. Как-то у меня из головы вылетело. Я сейчас… Погоди, тьфу ты, так ведь Верунин телефон милиция забрала. Вот напасть-то!
– Мне нужно знать, – говорю как можно деликатнее, – кто отец Даренки. Я хочу выяснить это не из любопытства. А вдруг он выведет нас на убийцу? Вере мы уже не навредим, а Даренке об ее отце даже не намекну.
– Да не известно мне ничего про этого негодяя! – мучительно выкликает баба Настя.
– Неужели ни разу его не видали?
– Господом Богом клянусь! – Она прикладывает ладонь к левой стороне груди. – Даже не представляю, какой он.
– А не намекала Вера, местный он или приезжий?
– Он, видать, здешний. Потому что однажды Веруня проговорилась, что хахаль ее стал богатеньким, но он для нее все равно что умер.
– Может, Вера как-то его назвала? Вряд ли она говорила: «мой хахаль». Ведь было же для него какое-то обозначение, вроде клички.
– Погоди-ка… – морщится баба Настя, напрягая память. – Как-то
