он встанет, поднимет бокал и произнесет торжественно и проникновенно, как и полагается подданному Ее Величества: «Боже, храни Королеву!..» Это и есть Высокое Возрождение Королька!
– Не сглазь, – говорю я, ставя чашку с пивом на стол.
Звенит мой сотовый.
– Я вспомнил! – кричит в трубке человек. – Вспомнил!.. – И непонятно, где он находится: за тысячи километров отсюда или в соседнем подъезде.
– Погоди… Кто это?
– Петр. Не узнаешь, что ли? – голос в телефончике ликует и рвется.
– Так что ты хотел сообщить, Петр?
Но тот сразу превращается в прежнего осторожного молчуна. И заявляет мрачно:
– Не телефонный разговор.
– Так давай встретимся. Снова у тебя?
– Можно и так, – неохотно соглашается Петюня, похоже, уже жалея, что позвонил. – Завтра вечерком заглядывай… Нет, пожалуй, лучше послезавтра. После восьми…
Повисает пауза, и мне почему-то кажется, что Петюня вот-вот выпалит свой ужасный секрет, который так его распирает. Но он только буркает:
– Пока…
Когда подъезжаю к дому Петюни, в городе господствуют дождь, мрак и огни. Окружающее «копейку» пространство как будто создано из этих трех ингредиентов, которые, перемешавшись, породили влажные отсветы и тени. Промокший мир кажется угрожающим, таинственным и таким громадным, точно город раздвинулся до невероятных пределов. Или – нет ему предела.
Едва приближаюсь к металлической подъездной двери, как из подъезда кто-то выходит, так стремительно, что не успеваю заприметить лицо. К тому же на голову человека накинут капюшон.
Тащусь по ступенькам на пятый этаж. На озаренной желтым бездомным светом лестничной клетке нет никого. За запертыми дверьми люди ужинают, смотрят телевизор, болтают, слушают музыку, а здесь тихо, пустынно, лишь витают в воздухе еле слышные обрывки звуков, отголоски чужой непонятной жизни.
Наконец оказываюсь перед деревянной дверью, окрашенной в цвет кофе с молоком. Нажимаю на кнопку звонка.
Никто не открывает.
Во мне невесть откуда возникает гнетущая тревога – и заполняет всего, точно я пустотелый.
Осторожно, не пальцами, а локтем толкаю дверь. Она легко поддается, отворяется.
Начинаю ощущать свое сердце, раскачивающееся редко и тяжело, будто пудовая гиря.
Тихонько заглядываю в квартиру.
В прихожей над безыскусным советским трюмо горит светильник в виде двух матово-белых ребристых цилиндров. На полу, свернувшись калачиком, как ребенок в утробе матери, лежит Петюня. Голова проломлена.
Убедившись, что «скорую» вызывать поздно, осторожно притворяю за собой дверь и быстро спускаюсь вниз, на улицу…
Домой возвращаюсь около десяти вечера. Без слов сбрасываю ботинки, сдергиваю куртку, валюсь на продавленный диван.
– Да на тебе лица нет, приятель, – тревожится Финик. – Грохнули кого-то?
Озадаченно
