поворачивается к Коляну спиной.
Колян затворяет за бывшим приятелем дверь, с облегчением размашисто крестится, глубоко вдыхает и выдыхает воздух. Ему и радостно – пронесло, и кошки скребут на душе. Он вспоминает, с каким презрением разговаривал с ним Толян, и передергивается от неловкости и стыда.
– Да фиг с ним, – говорит он вслух, обращаясь к самому себе, – пускай катится! Я с зеками не валандаюсь.
И возвращается в комнату.
Мать, гладящая белье, встревожено спрашивает:
– Кто это был?
Восемь лет назад их квартиру ограбили, ее избили и связали. Грабителей не нашли, а она до сих пор боится отворять дверь.
– Да так, – небрежно отвечает Колян. – Адресом ошиблись.
– А-а-а. Но ты, Коль, будь поосторожнее. Мало ли что.
– Само собой, – он обнимает мать, целует в висок. – Не переживай. Все тип-топ.
Успокоившись, мать продолжает гладить. И вдруг тянет носом.
– Коль, гарью тянет. Откуда это?
– Да ты не волнуйся, сейчас погляжу.
Колян ходит по квартире, старательно принюхиваясь. Слышит за дверью неясные голоса и выглядывает на лестничную клетку. Там явственно ощутим запах гари, гулко раздаются женские вскрики.
Не забыв запереть за собой дверь, Колян, хлопая подошвами шлепанцев, сбегает по лестнице вниз, откуда тревожно несет дымом.
Возле почтовых ящиков кричат и суетятся две толстые женщины.
– Ящик подожгли, – говорит одна. – Не ваш?
Взглянув, Колян убеждается: так оно и есть. Пламя потухло, но из ящика валит черный дым.
Достав непослушными дрожащими пальцами из кармана связку ключей, Колян, обжигаясь, открывает раскаленную дверцу, потом, суетливо действуя какой-то валяющейся на полу бесхозной рекламной газетой, вытряхивает из ящика пепел.
Он чуть не плачет: над ящиком, на недавно покрашенной стене – черное пятно копоти.
– Наверняка алкаши. Или наркоманы, – заявляет одна из женщин, более толстая и старая, не отрывая от Коляна колючего подозрительного взгляда. – Совсем распоясались, управы на них нет.
Колян медленно возвращается в свою квартиру, ощущая озноб волнения и страха.
– Что там? – интересуется мать, продолжая гладить.
– Ерунда, – отмахивается Колян: он ни на миг не забывает, что у матери больное сердце.
Он машинально смотрит в окно на потемневший вечерний двор, мокрый и грязный. И в его душе холод и грязь заоконного мира сливаются с Толяном, с подожженным ящиком, и ему хочется заорать, завыть от чего-то мрачного и неумолимого, надвигающегося на него, слабого человечка, желающего жить мирно и счастливо.
– Мам, – говорит он. – Отдохни. Давай я поглажу…
Королек
Вся моя жизнь прошла на окраинах города. Первые восемнадцать лет – в двухэтажном домишке,
