в смысле гляньте. И на хренотень блескучую показывает. А она, подлая, кажись, допетрила, что ничем мы ей теперь не угрожаем, повертелась немного, погасла да и за опушку – ш-шух! Минут пять мы еще ейный стрекот слышали, потом и он стих. Как не бывало ничего.
Столичник к оленю издохшему подошел, по шерсти его погладил зачем-то, в глаза заглянул остекленелые.
– Странная смерть… Не смахивает ли, Егор Петрович, на случай с Грошиком?
Не хотелось мне скоропалительных суждений высказывать: промычал, что-де проверка нужна, экспертиза и так далее. А сам мозгую: какая, в дупло барсучье, экспертиза? Кто ее проведет? В город тушу десятипудовую поди дотащи. В телегу она не влезет, разве что в полуторку, и то не факт. Но с грузовиками в Кишертском районе не ахти, мне покамест ни один не попадался.
И не об олене надо думать, а о том, как в райцентр попасть. Участковый со столичником мотоцикл перевернули, оценили повреждения. Птаха на доске черканул, что починить починит, но для этого мастерская нужна и инструменты. Так что придется нам отсюда пешкодралом топать.
Деваться некуда, потопали. К восходу кое-как дотелепали до Усть-Кишерти. Вогул подстреленный совсем изнемог, бедняга. Всю дорогу его, как в лихоманке, било – от раны или от того, что с летающей нежитью повстречался. Губищами отвислыми шевелил, вроде как сказать хотел что-то, но не решался. А версты за три до села впал в беспамятство. Мы его в коляску уложили, привязали, чтоб не выпал. Так и дотолкали мотоциклетку вместе с ним до лекпункта. Фельдшерицу разбудили, сдали ей больного с рук на руки. Она ему температуру смерила – сорок градусов! Хоть и неопасно пуля прошла, но крови и сил потерял много.
Птаха конягу поломанную к себе во двор покатил – там у него мастерская в сарайчике. А мы с этнографом и столичником дальше по улице пошли. Меня в сон тянуло – жуть! Только о том и мечтал, как на топчан завалюсь и прохраплю до вечера. У столичника тоже гляделки слипались, оно и немудрено – ночка выдалась не из легких.
Времени по моему хронометру – половина пятого, едва-едва солнце проглянуло. Вдруг видим, как вдоль заборов поперед нас Липка семенит. В шальку закрутилась, на волосьях косынка приметная, я сразу узнал. Куда это добропорядочную деваху в рань понесло?
Переглянулись мы со столичником и нагнали ее. Не ждала она нашего появления, оробела, ресничками пушистыми замигала.
А я ей:
– Ты чего не спишь, клопа тебе в онучи? Иль до зари тетрадки в школе проверяла?
Забубнила она, да все невпопад. Мигрень, в избе душно, не спится, вышла по росе погулять, извилины проветрить… Кто ж такой чепуховине поверит!
Наладился я ее в оборот взять, чтоб неповадно было представителям власти макаронные изделия на слуховые органы навешивать, но столичник возьми да и брякни:
– Полно вам, Егор Петрович! Олимпиада Юрьевна – женщина взрослая, интеллигентная. Имеем ли мы право ей недоверие оказывать? И в чем вы ее подозреваете?
Сбил меня с волны. Если б не посторонние, я бы за словом в карман не полез, дал бы ему укорот,
