со светом, как имперский штурмовик. В углу, среди катастрофических пижам, выделялся пациент, весь облепленный фольгой. Как очень параноидальный тип, которому было недостаточно одной шапочки. У меня устала шея, и, опустив голову, я застала Мильтона замершим с приоткрытым ртом. С его губ сочился кисель. Розоволосая выдернула блокнот из кармана, а карандаш из пучка. Вооружившись им как заточкой, она зашипела:
– Я тебя вычеркну.
– Дъяблокова, сядь! – оборвал её санитар, механический морской нетопырь.
А я вздохнула и закрыла глаза. Вообще не надо было их открывать этим утром. Я рисковала заснуть и упасть с табурета, но решила, пусть Мильтон доест, в самом деле.
– Ешь, – проскрежетал Гриоик, заметив мою жижу нетронутой. – Таковы правила, тем брокколи при потере крови.
«Тем брокколи»… Должно быть, где-то водились мехатроники дурнее меня. Я взглянула на жижу и решила, что она не достойна и полушанса.
– Нет, спасибо.
– Я таких много повидло на своём веку. Все едят рано или поздно. Будешь и дальше операция, отправишься в карцер до конца надели. До конца не делить. Огурца недели. До гонца…
– До конца недели! – взорвалась я, уже почти плача от пыточного словаря Гриоика. – Не смогу я это проглотить.
И опять закрыла глаза. Но через секунду, отхватив удар током, подпрыгнула на месте. Надо мной стоял доктор Вион-Виварий Видра. Из провалов хромосфеновых глазниц вился дымок. Но я боялась только настоящих скелетов, а живых эзеров – нет.
– Я ещё не голод…
Он схватил меня за волосы на затылке. Зачерпнул жижи со стола и размазал мне по лицу, заталкивая в рот.
– Ешь.
Я сплюнула солёную гадость, на вкус точь-в-точь сопли. Остатки её во рту вызывали приступы рвоты и неуёмного кашля. Парень с гайками за щеками вскочил с места:
– Остановитесь! Первый закон робототехники вынуждает меня…
Но его собственный санитар оказался проворнее, и робот обмяк лицом в жиже.
Видра щёлкнул Гриоику. Латимерия цапнула меня за больную руку и выволокла в коридор. Пришлось едва ли не бежать за нею вприпрыжку, чтобы не упасть, а Вион-Виварий шагал рядом. Опять та же дверь. Опять карцер. Опять стащили пижаму и швырнули на гамак для буйных. На этот раз лицом вниз.
– В бентосе Френа-Маньяны я один решаю, когда кто-то голоден. Или болен. Или мёртв, – спокойно говорил Вион-Виварий. – Ещё выкрутасы, Эмбер Лау, и подсажу к тебе Скрибу Кольщика.
Скриба Кольщик – звучало как махина с топором наперевес, и в желудке скрутился клубок из нервов. Не сходи с ума, дурочка, всхлипнула я. Вряд ли пациентам позволялось держать топоры среди личных вещей вроде трусов и зубных щёток. Но меня всё равно колотило. Лежать на животе было куда страшнее: я не видела, что творит Видра, и если бы он только вздумал… Но дверь карцера хлопнула быстрее, чем жуть обрела конкретную форму.
* * *
Я сдалась к вечеру.
