к костру, лицо его было словно вырезанным из камня.
– А за что мне ее любить, такую подлую и лживую? Она-то княжной себя всегда чувствовала, только сердце у нее варяжье – недоброе. Ей погубить человека – что мне белку стрелой в глаз сбить. Ведь была еще совсем дитя, а гадостей могла сотворить немало.
– Расскажи, – попросила Ольга.
Он заговорил не сразу. Сидел, уронив голову, пряча за длинной челкой глаза.
– Я при тереме Эгиля сызмальства жил. Мать моя умерла в родах, и княгиня Гордоксева меня тогда под свою опеку взяла. Они с матушкой когда-то были подругами, обе слыли хорошими охотницами, часто в лес уходили, но потом появился этот Эгиль, и Гордоксева замуж за него выскочила. Мать же… Говорю, она была отличной охотницей, больше времени в лесу проводила да зверя била. Зоркость мне от нее досталась, так я скажу. Ну, а потом… Помнишь, старики сказывали, что в последние годы правления Аскольда с Диром три года подряд неурожаи были и люд голодать начал? Волхвы тогда гадали, причины немилости небес искали, и одной из таковых углядели в том, что мать моя все в девственницах ходила, никого разуть по обряду свадебному не желая. И волхвы Лады сказали, что богиня жалуется на строптивицу брату своему Даждьбогу. Мол, выросла краса, а ходит пустоцветом, покон не чтит. Когда такое случается, провинившуюся в лес, к капищу Лады отправляют, и она должна отдаться первому же, кто придет. Вот мать мою и отправили. Но Гордоксева пожалела подругу и послала к ней Кудияра. Он тогда уже в дружине Эгиля состоял и был на хорошем счету. Сама подумай, Ольга, кому лучше девице отдаться: мужику безродному, случайно в капище забредшему, или дружиннику славному? Вот Кудияр по просьбе Гордоксевы и пошел. И, видать, хорошо постарался умилостивить богиню, раз матушка сразу же не только девственности лишилась, но и понесла в одночасье. Только я выходил из нее как-то не так, и мать померла в родах, дав мне жизнь. А меня еще младенцем Гордоксева велела в терем принести да позаботилась, чтобы кормилицу подыскали. Ведь матушка подругой ее была, а Кудияр… Сказывали, не появись в Смоленске Эгиль, Гордоксева пошла бы за него. Росли они вместе и вроде даже гуляли парой. Но все же она отцу предпочла варяга этого, а Кудияр тогда от обиды город и покинул. Однолюбом он был, все не мог забыть Гордоксеву, вот и ушел, так и не смирившись с потерей своей милой.
– Ты о княжне собирался говорить, – напомнила Ольга. Все, о чем рассказывал Стема, хоть и было занятно, но не больно ее интересовало.
– Княжна, – вздохнул Стема. – Мне четыре лета было, но я помню, когда она родилась и какой праздник тогда закатил Эгиль. Гордоксева ему до того одних сыновей рожала, пятерых, кажется, принесла, а потом вот дочь. Трое младенцев у нее померло, а Светорадка живучей оказалась. Эгиль уже в ту пору князем Смоленским был, но дочку отнес к тестю, почет оказал местному боярину, позволив ему имя внучке дать. Отец Гордоксевы старый уже был, помирать собирался, но малышке красивое имя дал, сказав перед смертью, что вырастит из нее красавица, какой в Смоленске еще не бывало. Ну вот и носились с ней все, баловали,
