style="font-size:15px;"> – Инфразвук.
– Но как же вы слышите?
– Практика. Вы тоже научитесь. Если захотите.
– И далеко слышно?
– На двести шагов.
– А если дальше?
– Что ж, тогда можно протрубить в рог. Если отсюда, с балкона мезонина, слышно на пять километров, – и он показал мне на охотничий рог, висевший на стене.
– Не очень удобно, – заметил я.
– Вашего дядю устраивало. Разумеется, мы можем использовать рации, но Фёдор Федорович считал, что минутный разговор по рации действует на мозг, как рюмка самогона. Нарушает эффективность мышления.
– А если десять минут поговорить?
– Эффект не нарастает, – видно было, что Войкович серьёзен.
– А как насчет шапочки из фольги?
– Этот дом в некотором роде и есть шапочка из фольги. Под штукатуркой – мелкоячеистая сеть, потому электромагнитные волны внутрь практически не проникают. Единственное исключение – мезонин, если окна открыты, вот как сейчас. А закрыть ставни, та же клетка Фарадея.
– И не страшно – в мезонине с открытыми ставнями?
– Федор Федорович любил повторять, что не всякий свист в степи – пуля. Одно дело, когда высокочастотный источник приставлен прямо к голове, другое – если он в Кунгуевке. Или в космосе.
Я посмотрел вверх, на небо. Над усадьбой парил коршун.
– У нас есть крохотная дубрава, вы её, должно быть, видели. Там и гнездятся парочка коршунов, – пояснил Войкович.
– Цыплят не таскает?
– Цыплята и куры под сетью. Они, коршуны, больше по грызунам. В степи их много, грызунов.
– А филинов здесь случайно нет?
– Из соседней рощи прилетают, – невозмутимо ответил Войкович. – И воду попить, и поохотится.
Я начал уставать от его присутствия. Он, похоже, это уловил и сказал:
– С вашего позволения, я займусь по хозяйству. Постель вам приготовит Анна Егоровна и в спальне, и мезонине. Или есть другие пожелания?
Я заверил, что достаточно постелить в спальне. А других пожеланий пока нет.
И мы расстались.
Если и кабинет, и бильярдная напоминали музейную экспозицию из жизни помещиков-крепостников, то мезонин, скорее, представлял себе жилище прогрессивного советского писателя в представлении художника шестидесятых годов. Он, мезонин, круглый (причуда, но помещики и прогрессивные советские писатели позволяли себе причуды), делился на две полузалы. Северную половину и южную. Метров по тридцать в каждой половине. Или по тридцать пять, пи эр квадрат пополам.
Я был на южной стороне. Ход на круговую террасу опять же с крышей зелёного стекла. Полукруглые стены покрыты панелями светлого дерева. Белые жалюзи на окнах – узких, по шести штук на полузалу, как часы на циферблате. Крепкие внутренние ставни. Золотистые портьеры на светло-желтых карнизах. На светлом письменном столе механическая пишущая
